Теперь нет на мне ни кирасы, ни наручей, ни перчаток, ни наколенников, ни поножей. Я не могу встать, потому что ссохшееся тело проклинает вечное дыханье.
Глухой поток старого ветра коснулся недр затхлой груди моей. Сморщенные ветви лениво оглядывались по сторонам.
Я встал.
«Огонь в устах моих не пламя: и слова правды я не знаю». Мы запевали, когда вновь ступали на зеленые поля.
Я пел.
Они же вторили: «Меридиан меж трех огней велик, священен и един…»
Мы шли по их землям, мы – калаторы Далекого Альтуса.
Мы шли на войну против полуночной лжи и беспросветного ужаса, что оклеветали чужие дома. Мы согревали пленных слепящими лучами Далекого Альтуса. И тогда падали неживые наземь, усмиряя бег яркого пламени.
Спотыкались плачущие дети, завывая в страхе.
Голые матери задыхались в старых сараях и теплицах.
Мы оставляли тлеющий пепел на вытоптанных поножах и жуткий вой на складках наших спин. И шли дальше. Мы – калаторы Далекого Альтуса.
Меридиан меж трех огней
Велик, священен и един!
И ночи лик мы поглотим!
Владыка Солнца, нас согрей!
Восходит Пламя над гурьбой
Ушедших, праведных харит!
И днем презренна тьма не спит!
О, защити в час роковой!
Пускай в груди царит тоска,
Повелевает страх и боль,
Не внемлю я порокам зла!
Рукою твердою дам бой!
Страшное пламя охватило земли. Мы жгли топорами и булавами, нас поглощали копьями, клинками. Они гнали наши доспехи, бросали наши орудия и кололи железные шлемы, когда мы отступали к тускнеющему свету. Но вечное пламя разгоралось ярче, и внове шествовали наши клинки, чтобы сливать железо и железо. И внове слышались скрипучие крики стали, глухие вздохи песков, мечей и сдавленный, нечеловеческий рокот сотен ртов.
Мы победили.
Мы оставили на этой земле выгоревшую пустыню для новых посевов.
Для вечного, священного Пламени.
Для истинной жизни, что цветет мимозами.
Они шли – калаторы Далекого Альтуса.
Они шли, и на их пути летели новые грозы, всходили новые шипы и впивались новые мечи. Каждый раз они даровали истину, оставляя пустые поля для свежих, чистых посевов.
Огонь в устах сухих не пламя: в искре я слово потеряю. Забудут ножны сталь и медь, как свист косы закончит петь. Вино прольется над бугром, что был в дневной час Небу дном.
В последний день я нес печать Света. Доспехи обжигали тяжелую грудь, булава скользила под хватом стальных перчаток, наколенники тянули к бурой земле. Я сбежал от слепящих огней туда, где истлевшие огоньки оставили пустую поляну. И там я забылся; глаза потускнели. Я перестал видеть ясно.
