– Конечно! Правильно! «Ма щер», не забывайтесь – где вы находитесь, вот там и оставайтесь.
– Благодарю и с радостью примусь за новый труд.
– Я рад, я рад! Туда вам и дорога к искупленью!
–Идти ли мне?
– Конечно, мой хороший, уходите! О, это вы, Антонио Слепцофф! Принц вечной красоты, ценитель дам! С какою прелестью явились в этот раз? Позвольте мне, повинному пажу, поцеловать тончайшей грани ручку! Прошу, пройдемте в наш роскошный ресторан, предназначаемый для герцогов и дам!
Г-н Бавардаж тотчас удалился с только что прибывшим и не успевшим оглядеться своим привычным томным видом Антоном Слепцовым и его новой блестящей граненой прелестью – блондинкой, у которой, должно быть, и должно быть имя, но я его ни разу не услышал. Наверное, оно и было произнесено в продолжении всего вечера, но я склонен сомневаться в этом.
Путь оставался один – в опочивальню просроченных идей.
В уборной, к счастью, было тихо: веселые всхлипывания великосветских владык и владычиц сердец владык будто бы не могли просочиться сквозь демпфирующий слой бледно-голубой керамики, похожей на миниатюрные зеркальца. Легкие вскрикивания, глухой смех, звон посуды и цоканье клавиш самого Джордана Жемона еле доносились до меня. Никто за все это время не пришел с ведомостями переполненного мессера-желудка или же по наитию, как бы сказал г-н Бавардаж, драгоценного «вэсси» – вся красота была снаружи.
И Офелия была по ту сторону.
Казалось, должно же было произойти что-нибудь прекрасное иль до того необычайное, что могло бы перевернуть этот обычный великолепный вечер нескончаемых встреч.
Но нет.
Лишь кроны темного дерева пошатываются за хрупким оконцем под скрип качелей, а рядом, в конусе тусклого света, сидит мелкотня, играющая в «чаепитие». Маленькие мальчонки в хлопковых рубашонках и дурочки-девчонки в платьицах со стразами попивали невидимый черный чай со сливками и заедали выдуманными пряниками на меду.
Поистине, к ночи заглядывает превосходная жизнь.
Грисейная роща
Где я?..
Что со мной?..
Почему…
Ветви склонились над выжженной землей. Черные плоды позабыли узоры цветения. Молчаливо горбятся стертые башни. Потускневшее солнце застыло в полотне тумана.
Я один.
Неясный, но назойливый шепот мертвой тишины вторил мыслям.
Где я?..
Где я?
Где я?!
…
Ничего. Пора вставать.
На мне были тяжелая кольчуга, стертая кираса, крупные наплечники, латные наручи, перчатки, тассеты, наколенники, поножи. Забрало помятого шлема срослось с лицом, и через зубцы его я видел мир. С булавой в руке я верил, что донесу имя моего Неба. С булавой в руке весь мир был живой и дивный, будто в существе его воцарилось нечто негасимое и очаровательное. С булавой в руке я бился за жизнь, пышущую мимозами, и другие роняли кинжалы, мечи, кирки, провозглашая имена Неба.
