— Это твое пробуждение, — тихо сказал Нагиса. — Ты проснешься, наверное, в последний раз. Пока Сорью напилась, воспользуйся ее мягкостью, насладись ее телом. Пойди, скажи полковнику, что ненавидишь ее, что не простил ни за доверие, ни за смерть Рей. И умри. Да, умри.
Синдзи дрожал и понимал, что он хотел бы сделать именно это, если бы знал, что ему остался час-другой жизни. Мантра «Это же мой сон… Это же мой сон…» не спасала: он явственно ощущал, что ему влезли в душу, прочитали там самые грязные страницы, плюнули туда и разочарованно захлопнули книгу.
— Я… Не хочу…
— Какой она была? Она правда часть тебя?
Нереальные пылающие глаза взорвали его голову болью.
— Д-да…
— Думай о ней.
Вспышка.
— Вспоминай о ней.
Боль.
— Чувствуй ее.
— Нет!
— Покажи мне ее.
Каору держал на ладони пульсирующий шар света, а другой рукой ухватил Синдзи за загривок, заставляя вглядываться в сияние. Вихрь образов, боль в голове, и боль во всем теле, и страх, и… Он видел, как что-то течет из него в этот шар, вливается и меняет его, как увеличивается в размерах странный предмет, как дрожит рука Каору под тяжестью пылающей ноши. Сфера полыхнула белым, голубым и красным, и Синдзи вдруг понял, что смотрит в еще одну пару рубиновых глаз.
«Икари? Это ты?»
Синдзи вскочил, видя только гулкую тьму. Мир растворялся в пульсе, бьющемся, как пулемет, а затхлого воздуха с металлическим вкусом не хватало — словно после заплыва под водой.
— Тихо, тихо, Синдзи-кун.
Он вздрогнул и не сразу узнал хрипловатый голос юродивого.
— Т-ты… Я…
— Сон. Разумеется, сон.
— А…
— Аску вызвала Мисато-сан.
Синдзи замолчал и прислушался: Нагиса дышал так же тяжело, как и он сам. Молчание затягивалось, и Каору, наконец, поднялся с кровати:
— Можно понять женщин, боящихся рожать. Но я все равно не понимаю.
— Что?
— Держи свою силу, Синдзи-кун. И больше никому не отдавай. Даже мне.
Слегка дрожащая рука ухватила его за запястье и поднесла к чему-то теплому и немного влажному. Мягкая кожа щеки — слишком мягкая! — мокрые волосы, прилипшие к этой щеке, самую малость вздернутый нос, тонкие мягкие губы… Он вздрогнул, и во тьме перед ним вспыхнуло пламя — обжигающее пламя тяжеленной сферы, в которой будто всплывал из невозможных глубин образ.
— А… — он запнулся. — Ая… Аянами?
— Я здесь, Икари.
Голос. Голос, которого уже не должно быть.
— Ты… — он изо всех сил старался, но ничего громче шепота не мог из себя выдавить. — Ты вернулась?
— Я должна.
— Аянами, но ты же…
