— Семейство мое, как жа… Боле, чем пальцев на руках! Куплю в ранешно, довоенно время лампасей… Облепят чады, гляжу — лиск, лиск и нету хунтика. Иссосали! Ковды теперь доведется сладеньким деток побаловать?.. Уж я, Паша, загадал — кончится война, тоже из первых зарплатских денег — два хунта в гумашках куплю. Самых-то дорогих!
2
От нар кто-то легонько приподнял песню, да тут же, как с гвоздя, сорвалась она. И за столом замолчали, как обрезался разговор.
Романов очнулся, смял мягкую наволоку грусти и не сразу понял, отчего разом стихли все и зачем это Нина в плечо толкает.
Все смотрели туда, к двери. Тихон повернулся и невольно вздрогнул — рядом, в свете висячей лампы, стояла Пана Сокова.
Пана улыбалась, худое бледное лицо ее было страшно неподвижностью натянутой улыбки, страшно пустотой больших серых глаз.
Мужики молчали. Видно, вспомнили тот вешний день сорок первого года, когда Кожаков Пану вдовой оставил. И оттого еще сплавщики поутихли, что знали — находит иногда на женщину, и страшна бывает она в своем диком безумстве.
А начальник-то ладил с Соковой. Твердо помнила она, кто постоянно дает маленькие бумажки на хлеб и угощает крепкой махоркой.
Петлину Пана тоже терпит. Эта и вовсе кормилица. Отвесит продавщица кусок от буханки, и тут же обязательно подставляй голову — погладит Сокова, да в придачу помычит что-то.
Женщина стояла с протянутой рукой, ждала слова Романова, он всегда начинал их разговор. Тихон уже успел догадаться, что домашние послали Пану за спиртом.
— Ты зачем?
Лицо Соковой искривилось в жалкой улыбке.
— Налей Павлику, Тишенька! Промок на Чулыме Павлик-то…
— Есть там?
Петлина кивнула.
— Осталось. Расплещет она в кружке.
Кто-то нашел пустую чекушку и подал через стол. Начальник осторожно перелил в посуду спирт, плотно заткнул ее бумажной затычкой.
— Неси. Ольге отдай. Иди домой, домой!
Пана не ответила, жадно схватила чекушку, сунула ее под фартук и засеменила от стола. Громко скрипнула за ней тяжелая дверь.
— Там же пляшут! — вспомнил Романов и сорвался с места.
В фойе девки испуганно жались к стенам. Тихон, не оказывая себя, прошел вслед за Паной. Уже на улице, в подвижной ветреной темноте, крикнул вдогонку:
— Домой, Пана!
3
Он не вернулся к застолью мужиков. Теплыми волнами старый амурский вальс намывал тоску по Мишке. Все с Марфой Левшаковой брат, бывало, кружил. А робок-то был! Наверное, так ни разу и не поцеловал девку…
Костя Кимяев топтался возле гармониста. Повел тонкой стрельчатой бровью, тряхнул тугим черным чубином.
