— Еще, Витя-я… За-агребай!
— Господи, да что там?! — Дарья Семикина, задыхаясь, хрипела в спину Романова. Она быстро откидывалась на сиденье, весло ее тоже кромсало и кромсало бегущий поток чулымской воды.
Черная цепочка лодок с серыми фигурками людей порвалась и рассыпалась по реке. Начальник участка трубно заревел, выровнял лодки:
— Работать! Всем работа-ать!
…А здесь, на затонувшей мате, сбившись в кучу, сполошно галдели и махали руками.
Тихон прыжками бежал по скользкому, залитому водой накатнику маты. Длинными руками раздвинул рабочих.
— Вася… Как это ты сплошал, Вася-а!
Киняйкин с искривленным, страшным лицом полулежал на руках Кости Кимяева и Бекасова. Правая нога его упиралась сапогом в сосну, а левая, странно согнутая ниже колена, висела над серой мутью воды.
— Вы что, очумели совсем, туды вашу… Черти клевые! Ногу поднять боялись! — Романов плюхнулся коленями в воду, подхватил ладонью каблук висевшего сапога. — Нож. Но-ож у кого?!
Кто-то подал раскрытый складень.
Швора сопел рядом.
— Сашка, режь!
Бригадир полоснул по шву голенища, и Тихон тут же коротким, резким движением сдернул раскисший сапог со ступни. Киняйкин взвыл.
— Уймись ты, Вася… — говорил Романов, поддерживая ладонью пятку: кровь быстро заливала ее, стекала с руки в воду.
Киняйкин судорожно хватал искусанными губами воздух, опять и опять вскрикивал.
Кто-то бросил дождевик, кто-то убежал и принес с берега две жердины, их пропустили в рукава, прихватили полы, потом, с бережью, положили Киняйкина на носилки, вынесли на берег.
Впереди шли Логачев и Швора, Романов с Костей сзади.
Никто не просил, а Кимяев рассказывал:
— Подняли они с Бекасовым тюльку, а она же страшно скользкая. Ать-два и сорвалась. В ней же, стерве, пуды-ы!
Шли осинником, что разделял поселок и устье Боровой. Тихон радовался, что подрост у тропы вырубили, теперь к речке подвозили черемуховый прутняк на вицы… Хорошо, незацепно было нести открытым местом, дорогой, а то бы света не взвидел ты, Киняйкин, поорал бы благим матом…
Мужик уже не кричал, осекся голос. Стонал, слезливыми глазами смотрел на потного начальника:
— В поселок, Тихон Иванович?
— На кой хрен… На конный!
Свернули на конный двор, он широко раскинулся на ближнем краю поселка. Киняйкина положили на остатки старого, прошлогоднего сена.
— Костя! Живо мою Серуху в оглобли!
Швора накидывал в ходок сено, Романов помогал укладывать, вытирал грязным рукавом фуфайки потное лицо.
И тут во двор вбежала фельдшерица с саквояжем в руке. За женой Шворы еще с реки начальник послал Кольку Семикина.
