Еще до обеда у Романова стало ломить руки, а теперь и вовсе стало невмоготу.
Подводя веревку под тюльку, вдруг почувствовал он, что пальцы разом потеряли гибкость, одеревенели и с трудом разжались, чтобы отпустить петлю, когда она захлестнула мокрый конец березы.
Логачев уже вытащил из воды комель и с натужливым лицом держал его на весу:
— Тихон Иванович… Дергай!
Начальник напрягся всем телом и едва выровнил на весу тюльку. Дальше-то было легче: качнули ее, и она скатилась на дно мокрой лодки.
Когда второй и третий раз повторилась заминка, Павел, видно, понял состояние начальника.
— Небось, руки зашлись?
— Не руки, а крюки… — сознался Тихон и сердито сплюнул на вертлявую пляску волн. Он уже понял, что не выдержит до конца работы.
— Отчаливай! — громко задорил гребцов Виктор Комков. Отворачивая лодку от затонувшей маты, рулевой неловко пошутил:
— Интеллигенция гнилая…
В лад с Логачевым Романов зло ударил веслом по тяжелой волне.
Нашел кого лягнуть Комков! Будто не знает, что всю жизнь Тихон на реке. Стужены и перестужены начальника кости. Не раз «грел» он ледяную вешнюю воду на молевом сплаве, поневоле купался и осенью, когда уже несло по Чулыму первую шугу[13]. Да, сама по себе работа в лодке — это редкий день сухим-то придешь домой. Как тут не болеть рукам! И не один Романов на них жалуется.
— Теперь у кого хошь замозжат руки, — вмешался в разговор Павел Логачев. Ему было обидно за Романова. — Не летне время, не петровки — сентябрь дурит. Отдохни, Иваныч, мы и с Дарьюшкой управимся. Как, Фроловна?
Семикина почти обиделась:
— Спрашиваешь!.. Или я маленька!
Стыдно было вылезать начальнику из лодки. Лишь у Боровой, на яру, он немного успокоился, увидев, как много уже пощипали сплавщики лежащую на отмели мату и как явственно вырисовывается другая, на левом берегу Чулыма.
Промокший, ежась от ветра, быстро шагал Романов единственной улицей поселка. Постоянные сидельцы завалин дружно здоровались с ним, улыбались беззубыми стариковскими ртами: все-то по делам носится начальник — от заботник!
Недалеко от дома окликнула его Поля Кривошеева.
У Романова разом налились тяжестью ноги и стеснилось в груди. Надо было повернуться, а он не мог.
Время-то… Уж давно бы ей отнести почту в контору… За Мишку екнуло сердце. Стыдился Тихон своей тревоги за парня. А что он мог поделать с собой — брат ведь, своя родова, одна у них кровь. Случись — убьют, и до конца дней носить ему, большаку, вину перед младшим: по брони в тылу прокантовался, горькой судьбиной брата жив…
