Как много ушло в прошлое… Но вот по-прежнему стоит у воды знакомая лавочка, и все так же тревожно шумят последней листвой ветлы, знакомо плещется стылой водой пруд — все тут, как было, только нет его Лидии. И не придет она, не засмеется счастливым, приглушенным смехом, и не отзовется в нем тихая ответная радость.
Федор садится склонившись, закуривает и старательно прячет папироску в руке: как-то его признали на этом месте, а потом пошли по селу всякие нелепые пересуды.
Один за другим тонут в натянутой ветреной темноте огни в домах, и только слева, на упоре, все еще светятся два окна, хотя уже совсем, совсем поздно.
Не в первый раз смотрит Федор на эти окна. В смятении глядит он на их теплый призывный свет, однако вот и сегодня его властно останавливают эти ветлы, этот мучительный укор встревоженной совести.
Здесь, у пруда, с какой-то торопливой готовностью Федор отдается прошлому. Воспоминания о жене, о том, что было их недолгой согласной жизнью, настолько овладевают им, что он совершенно забывает о Марине. Мертвая Лидия стойко защищает свою честь.
Долги и тягостны для Федора эти неуютные осенние вечера, когда сердце в сумятице чувств и когда голову ломят самые беспорядочные мысли.
А днями-то много легче. Он на людях, а потом работа, и всегда рядом Марина. Знать бы, чем приглянулся он ей? Мужик как мужик, ничего в нем такого, что бы в глаза кидалось.
Открыто звала к себе Марина, и, затаенно, он боялся этого смелого ее вызова. Как готовно она оказывала ему всяческие знаки внимания! Мелкие подчас, они неизъяснимо волновали его. Вчера, скажем, нашла, что на ватнике Федора вот-вот оборвется пуговица. И тут же, на ферме, заново пришила ее. Он сидел в углу, сидел притихшим мальчишкой, доярки с пониманием смотрели на него и улыбались. А Марине хоть бы что! Ловко надкусила конец нитки и так мягко обласкала карими глазами, что у него захватило дух.
А часом позже, когда он возился с автопоилкой и когда в коровнике уже не было женщин, сказала ему:
— Для кого свет допоздна жгу, не понял ты, Федя?
Лениво жевали коровы сено, тихие слова Марины увязли в сыроватом тепле скотного двора.
Он не ответил, и Марина заговорила опять. Она стояла рядом, высокая, с открытой головой, и солнечные лучи золотили ее легкие неприбранные волосы.
— Мы оба вдовые, кто осудит? Не в наши годы, Феденька, заборы подпирать ночами. Приходи. А может, робеешь ты, а?
Она засмеялась тем легким домашним смехом, что он окончательно потерялся и опять не ответил ей.
