Вставало солнце, жидкими еще нитями лучей дотянулось до улицы, до избы, ощупало мятое, бровастое лицо Егорши и осторожно обласкало. Он сожмурил свои серые глаза, и мягкая улыбка тронула его сухие губы в густом охвате седой щетины.
А хорошо, что весна! Прошел первый благодатный дождь, разом вскинулись на бугринах травы и ожили дерева, закурились мягкой зеленоватой дымкой. В другой раз, в другое такое же тихое, ясное утро, Егорша долго бы размышлял о весеннем обновлении земли, о всяких заботах и неотложных майских делах деревенского человека… Но сейчас все это не приходило ему в голову, он силился вспомнить то самое, что владело им накануне, когда они сидели и выпивали с Никифором.
Вона что… Сегодня же девятое мая — День Победы — праздник! Нечто радостное, волнующее затолкалось в груди Егорши: день сулил хмельной крутеж с мужиками, старые фронтовые песни, а вечером гармошку — шумно, до полуночи колготно будет у бригадирского дома…
Даже растерялся Егорша от напора будоражливых мыслей, да тут закричал в сарае петух и разом снял веселый настрой: когда-то еще будет та выпивка с мужиками…
Нет, с Марьей сейчас толковать о похмелке — зряшное дело, не отзовется, как ни подкатывай. И чего, чего поднялся вчера на жену? Правду выкладывала: месяц уж, как дрова лежат на улице не колоты, корова в мокре стоит — крышу дождь проливает — да что крыша! Огород вон не пахан…
Верно, приостыл в последнее время Егорша к домашнему. Вроде не хужей он других в деревне, и на ферме его не ругают… Отработает день, и свое бы что управить, ан нет! Пойдет шастать по улице, засидится у того же Никифора допоздна. Больше того, попивать начал и эту свою слабину перед людьми оказывает. Иной раз вроде одумается, совесть глодать начнет… Стыдно, а вот удержать себя от пагубы — это не всегда получается, и катится Егорша под гору, как та телега…
А все тоска едучая. Одиноко и пусто ему без детей. Троих вырастил, выучил, а где они, дети? Кто, к примеру, на нонешнее лето посулился приехать. Да никто, как и в прошлом годе. Эх, ребятки, родителева вы боль… Разлетелись и глаз не кажут. Побывал как-то у Славки — большака, у Светки, случилось, гостевал. Мебелей таких завели, что ни дыхни на них, какой-то давленой жести да фигурной глины по стенам навесили, а для карточки родителей и места не нашлось…
Солнце слепило, Егорша встал с крыльца и мерил тяжелыми шагами ограду, все поднимал и поднимал в себе расслабляющую тоску. От детей невольно к Марье опять в мыслях повернул. И жену вдруг стало жалко. Молчит, а тоже скучает по ребятам. К тому все эти неуправки в доме, — мужик, выходит, у нее непутевый… Надо бы как-то наладиться, может, обмякнет она сердцем, хорошо, как устоялось бы между ними прежнее согласье…
