Кроме голливудских заведений, мы с Грантом постоянно наведывались в несколько джазовых клубов. Лучшие из них: «Lighthouse», «Shelly’s Manne Hole», «Bit», «Renaissance», «Melody» — находились на Бульваре Адамс, где белые обычно не рисковали появляться. Кабриолет не подействовал на девочек, зато мы наслушались новой музыки.
Как у многих других белых фанов джаза, моими первыми любимыми записями стали пластинки Дейва Брубека. В старые времена в магазинах грампластинок были кабинки для прослушивания, так что мы могли расширять свои музыкальные познания, не тратя ни цента. Мы подсели на Леса МакКенна, черного пианиста, который исполнял лирический джаз в фанки-госпел стиле. В тех стеклянных кабинках вы могли монополизировать вертушку и наушники минут на двадцать, прежде чем продавцы начинали намекать, что пора покупать или выметаться.
Для большинства подростков тех лет убежищем было кино. Для нас им стал джаз. Колтрейн и Майлз казались нам кульминацией всего, что было сыграно в джазе за последние двадцать лет. Джаз стал нашей религией. Это было что-то вроде первозданной духовной анархии. Мы с Грантом любили поговорить в высоком штиле на тему того, как этим джазовым гениям удается быть «не здесь», импровизируя в сбивках между аккордами, отправляясь на поиски неведомого, лежащего за пределами аккордной структуры. Папа Гранта говорил, что Колтрейн напоминает ему вопли кота, которому наступили на хвост. Тем, кто не следил за эволюцией джаза от би-бопа и кула до свободных форм, эта музыка казалось просто шумом. Где им было понять? Мы причисляли себя к числу элиты, не зная точного значения слова. Это было наше тайное общество.
Каждый раз, когда я ставил иглу на диск «Live at Village Vanguard» послушать “Chasin’ the Train”, ревущая, увлекающая за собой энергия врывалась в меня и заставляла вообразить, будто я нахожусь внутри тела барабанщика Элвина Джонса. Ритм бился в моих венах.
Во все последующие годы я пытался вновь обрести это состояние — несбыточная мечта? — с помощью музыки, ЛСД, секса, книжек, путешествий, чего угодно, лишь бы Остановить Мир, как Дон Хуан говаривал Карлосу Кастанеде.
Но прежде всего с помощью музыки.
Как-то Грант и я отправились послушать концерт Леса МакКенна в «Renaissance Club». Здесь постоянно выступал Ленни Брюс, знаменитый эпатажный комик тех лет, кумир битников. Мы первый раз были в настоящем черном джаз-клубе. Нас усадили за крайний столик, возле шеста для стриптизерш. Мы скромненько заказали себе лимонад, зная, что нас возьмут на заметку, если мы попросим пиво. Мы были единственными белыми среди присутствующих. «Renaissance» был конкретно крутым заведением. Там все было по понятиям. Странно, что нас вообще туда пустили.
