Смотрел на самодвижущиеся повозки, во множестве заполнявшие необычайно широкие и просторные улицы, — города тут не знали привычной ему тесноты и скученности, не задыхались в удавках крепостных стен. Поначалу он решил, что мир его снов давно и навсегда позабыл о войнах, однако со временем убедился, что это не так, — но даже самые высокие стены и самые глубокие рвы не спасут от чудовищных средств истребления, придуманных насельниками этого мира...
Самоходные повозки самых разных видов изумляли, равно как и огромные стальные корабли, движущиеся сами собой, без помощи парусов либо весел. Однако сильнее всего поражали воображение многочисленные аппараты, придуманные для покорения воздушной стихии. Одни были громадными, превышали размерами «Буцентавр», знаменитую галеру венецианских дожей, — они могли поднять в небеса больше грузов и пассажиров, чем две или галеры разом, но внутреннее их устройство оставалось загадкой... Самые же простые были устроены не сложно: легкие каркасы, обтянутые плотной тканью, — и напоминали те рисунки, что встречаются в трактатах мыслителей, объяснявших возможность и реальность полета Икара и Дедала... Случалось, что одержимые мечтой о небе люди и в его мире пытались создавать такие крылья, — по наброскам из трактатов, либо по собственным чертежам, а то без таковых, — и разбивались, и калечились, прыгая с обрывов и колоколен... Здешние же крылья мало напоминали птичьи, но действительно были способны к полету, хоть и использовались в основном для развлечения...
Он ходил. Он смотрел. Он старался все запомнить... Не совсем все, разумеется, — лишь то, что мог понять и хоть как-то объяснить на основе своих знаний о природе вещей и процессов.
Проснувшись же, он немедленно хватался за карандаш или перо, делал торопливые наброски, писал коротенькие комментарии едва читаемой скорописью: спешил, сновидения быстро подергивались туманом забвения, — хотя, оказавшись в очередной раз в иллюзорном мире, он прекрасно помнил все свои прошлые посещения...
* * *
Рим, Пьяцца-дель-пополо, Музей Леонардо да Винчи.
Экскурсия оказалась скучной, хотя Максим подозревал: владей он итальянским, мог бы получить от нее иное, лучшее впечатление. Экскурсовод говорил хорошо поставленным глубоким баритоном, делал артистические паузы, — но слушать, как гнусаво тараторит следом за ним переводчик, было невозможно. К тому же перевод казался урезанным, сокращенным, — и, вполне возможно, под сокращение попали как раз какие-то живые подробности, сообщаемые экскурсоводом сверх скучного официоза.
