Вопреки распространенному мнению, быть красивым и богатым это не повод для освобождения из тюрьмы.
— А вы думаете, что закон и мораль одно и то же, Елена?
То, как он произнес мое имя, было неприличным: долгое, медленное размытие гласных и щелканье его языка на согласной.
Закон — это разум, свободный от страсти, цитировала я. Слова Аристотеля всегда находили у меня отклик. Не только в юридической профессии, но и на протяжении всей жизни. Если я могла понять причину чего-то, я уменьшала его власть над моими эмоциями, освобождаясь от этого.
Если у меня была философия, так это она.
— Неужели так коротко и сухо? — Данте спорил, как если бы мы подшучивали над эспрессо на какой-то площади, наслаждаясь двухчасовым обедом в нашей родной стране.
Я заколебалась, чувствуя ловушку, но меня отвлекло жужжащее раздражение, которое я ощущала под кожей.
— Обычно.
— Суд над мальчиками из Скоттсборо? — тут же возразил он, медленно отодвигаясь назад, прежде чем перегнуться через стол. Он находился достаточно близко, чтобы я могла почувствовать его аромат, что-то острое и терпкое, как нагретые на солнце цитрусы. — Те мальчики, которые годами сидели в тюрьме за то, что были черными? Аманда Нокс? Газета Лос-Анджелес Таймс утверждает, что процент несправедливых обвинительных приговоров составляет от двух до десяти процентов. Но вы абсолютно верите в закон?
Я заговорила, скривив губы.
— Не будьте смешным. Закон практикуется людьми, которые никогда не бывают непогрешимыми. Надеяться на то, что ошибок будет ноль, глупо. Вы не кажетесь мне глупцом.
Данте лишь изогнул густую правую бровь.
— Вы видите вещи в черно-белом цвете, — предположил он, разочарование слышалось в его тоне.
Он откинулся на стул, как сдутый воздушный шар, и, как ни странно, я почувствовала, что провалила какой-то тест.
Он неправ, но что-то в его поведении заставило меня подтвердить его худшие убеждения обо мне. У меня имелась дурная привычка оправдывать худшие предположения людей и рубить с плеча только потому, что мои чувства были задеты тем, что они так мало обо мне думали.
Мой терапевт назвал это «самосбывающимся пророчеством».
Я называла это инстинктом выживания.
Поэтому я лишь надменно вздернула подбородок и посмотрела вниз.
— Я полагаю, что нет.
— Черно-белое и красное, — сказал он, подмигнув.
— Мистер Сальваторе, — фыркнула я. — Вы не можете быть таким равнодушным, каким кажетесь. Это конфиденциальная встреча, поэтому не нужно изображать передо мной невинность, и, честно говоря, я предпочла бы прямоту. Если вы сможете справиться с этим.
