Сразу же опускаю взгляд и глажу надписи, что принимала всю свою жизнь за обычные узоры.
— Это был главный и единственный подарок, что могла дать своему сыну Ираида — полотно, исполняющие самые заветные желания, — говорит он с печалью, — и владеть им может только тот, в ком течет кровь Ираиды.
Так вот, почему в лесу у жрецов ничего не вышло, доходит до меня в этот момент. Магия…
— Отступные за отсутствие материнского присутствия, — делаю я свои выводы, не зная, что испытываю сейчас больше всего — жалость к ней, как к женщине, или сожаление по отношению к собственному предку, что не виноват в своем рождении.
— Но если отец Анниана — черный дракон, — не понимаю в этом никакой логики, продолжаю говорить: — то почему он — золотой?
Ратмир молчит, а затем говорит то, что переворачивает мой мир с головы до ног. С учетом того, что я знаю о собственной сестре, которую еще не довелось увидеть.
— Это секретная информация, мы не позволяем ей просочиться за пределы дворца и нашей семьи, но…Ираида — золотая волчица…
— То есть Наира… — словно слышу, как в моей голове вертятся шестеренки, — не уникум? Не первая золотая волчица?
Полная тишина в кабинете.
— Кто знает, в чем истинная причина исчезновения Тамилы много лет назад, — говорит Ратмир так, словно подозревает о чем-то большем, чем обычный переворот, — цели Хранителей, что мы называем Богами, воистину неисповедимы.
— Это только начало… — шепчу себе под нос слова Седрика.
Трогаю полотно, повторяя подушечками пальцев узоры и прикрываю глаза. Загадываю желание получить Венец Власти по праву рождения. И чувствую, не открывая глаз, как от ткани исходит сияние, прорываясь по вышитым невидимыми нитками узорам. А затем ощущаю тяжесть на коленях. Медленно открываю глаза и улыбаюсь.
— Вот ты какой, — смотрю на диадему, шепчу еле слышно: — легендарный Венец Власти….
Спустя несколько дней
— А разве драконы не яйцекладущие? — спрашиваю интересующий меня вопрос у Рагнара.
Он посмеивается, уже не удивляясь, а скорее умиляясь моей неосведомленности о драконах.
— Все зависит от способа зачатия, моя лала, — наклоняет голову набок, прижимает меня к себе.
Мы лежим в кровати разомлевшие после неторопливого и полного нежности секса. Как же смеялась я, когда узнала, что лала — это любимая, истинная, единственная. Эх, знать бы с самого начала, но что уж теперь.
— Как это? — вздёргиваю бровь, уже понимая в принципе, о чем он говорит, но в голове это как-то не укладывается.
