Алрих Сухорукий собрал большую дружину, всех воинов своего обширного племени. И конным набегом, без обоза, пошёл через земли сарматов в Паннонию. Говорят, он пронзил Паннонию, как нож пронзает подкожный жир кабана, и острием упёрся в мясо Италии. Но в Италии многие легионы встали на пути у грейтунгов, маркоманов и прочих, кто пошёл с Алрихом. После ряда сражений Алрих был разбит и повернул домой. Римляне дали ему уйти. И сарматы пропустили Алриха. Но у границ Киммерии истерзанную дружину Алриха встретило большое войско, собранное новым боспорским архонтом Тейраном. Грейтунги бились как медведи. И все были убиты.
Меня вождь Алрих не взял в последний поход. Он оставил меня советником при своём сыне, который был моим зятем, чтобы мы защищали племя, пока Алрих и другой его сын воюют с римлянами. Когда пришли вести о гибели Алриха, сын Алриха со своими людьми поскакал в сторону битвы искать тела отца и брата. Никто не вернулся. Мы увели племя в горы. Моя дочь осталась вдовой, но через месяц после гибели вождя родила мальчика. Никого из рода Алриха не оставалось в живых, и я принял внука как своего сына, потому что у меня не было сына. Моего зятя, сына Алриха, звали Хвита, потому что он был очень бел кожей и волосами. Сына Хвиты, моего внука, которого я принял как своего сына, зовут Хвитинг.
Этим заканчивается история моей жизни, история Алриха и великого похода гутонов в римские земли. Я дожил до сорок второй зимы от своего рождения. Мы обосновались в горах и обитали там много лет, а теперь решили уходить в северные степи. Я написал историю на греческом языке и вкладываю пергамент в сосуд, а сосуд в другой сосуд, вместе с золотом и серебром, и закопаю клад на поляне, в месте, где любил сидеть и смотреть на заходящее солнце, смотреть на запад и вспоминать. Пусть этот клад лежит в земле. И если суждено будет моим потомкам вернуться, то пусть они раскопают клад, возьмут сокровища и прочтут историю. Если же нет, то в том мире, который будет моим после смерти, на своё золото и серебро я куплю дом, и лодку, и лошадей. А тот мир может стать моим очень скоро, потому что в правом боку у меня болит, и знахарь сказал, что римлянин задел мою печень дротиком, и эта рана внутри теперь, через много лет, проросла и убивает меня, и скоро я увижу своего римлянина и обниму его. И мать, и отца, и дядю, и Алриха, и многих ещё.
Однажды я спросил у Алриха, своего вождя, зачем мы отправились воевать с Римом. Ведь у нас были степи, и боспоряне платили нам дань, у нас были дети и жёны, были лошади, было много еды, было и серебро. Мы пошли воевать с Римом и потеряли детей, жён, потеряли братьев, теперь мы изранены и, может быть, не доберёмся до дома. Так я спросил вождя Алриха, когда жарким летом в сухой каменистой степи мы шли, страдая от жажды, и наши раны сочились кровью и гноем, и наши лошади падали и умирали, это было, когда мы возвращались из великого похода на запад. Если бы так спросил другой грейтунг, то Алрих мог его просто убить. Но меня Алрих считал книжником и учёным, и немного безумным, потому что я мог сочинять песни на гутонском и греческом, а только безумные могут сочинять песни. Алрих сказал мне, что он не знает, как объяснить это словами. «Мы добудем много золота и серебра, мы создадим облака и тучи из дыма, когда будем жечь города и трупы, мы выкормим стервятников и волков, такова наша судьба, и я не знаю, Бока, что значит слово “зачем”. В мире, где мы живём, нет такого слова: солнце не знает слова “зачем”, ветер не знает слова “зачем”, голод не знает слова “зачем”, мор не знает слова “зачем”, женщина не знает слова “зачем”, вода не знает, огонь тоже не знает слова “зачем”. Я, Алрих, сын Алриха, вождь гутонов, вождь воинов, которые не знают слова “зачем”, когда идут к богатству, славе и смерти, ведомые своими богами. Ты, Бока, сын Самаэля и гречанки, книжник. Ты, если хочешь, придумай, как всё было. И можешь даже придумать, зачем. Сложи историю или лучше песню, в которой мы будем героями и храбрецами».
