Как сейчас помню репетицию "Фрейшюца" - консерваторского спектакля, которым он дирижировал, кажется, в 1875 году, когда мне было всего двенадцать лет. Войдя в оркестр перед увертюрой, он проверил прежде всего строй литавры, около которой стоял мальчик в серенькой курточке - мой ровесник. Мальчик заволновался, но строй оказался верным. - "Кто настроил? Как, сам настроил?" спросил ласковый голос. - "Молодец!" И мальчик, весь сияющий, вспыхнул как роза. Я почувствовал в эту минуту, что и у меня от души отлегло и обрадовался от души за мальчика. Это был впоследствии известный артист А. И. Зилоти.
Поднялся занавес, и Рубинштейн покрикивал. "Похороны, похороны!" кричал он на хор, {59} недостаточно шумно выражавший радость. "Героине" заметил: "Вот какая дылда большая выросла, а петь не умеет"; та не рассердилась, а только улыбнулась на эту отечески-ласковую брань; появление духа ада Самиэля, оказавшееся в чем-то несценичным, было встречено словами: "Ну и проваливайте!" Самиэль, освещенный красным огнем, засмеялся. Так же был встречен старец - пустынник, благословлявший народ. Контрабасист, уронивший инструмент, был тут же назван "дураком". Но никто не обижался. Все были воодушевлены и увлечены общим подъемом, потому что все верили в него, как в полубога, и все чувствовали, что он любил, и заражались тем, что он любил. И оттого-то спектакль удавался блестяще.
Никогда не забуду, как он наслаждался игрою своих учеников, когда она удавалась. Помню, например, в квартетном собрании квартет выпуска четырех лучших учеников, которые впоследствии все приобрели известность, некоторые даже очень громкую. Это были Барцевич, Котэк, Аренс, Брандуков. Рубинштейн сидел в первом ряду и умиленным шепотом с доброй улыбкой говорил соседу: "Каково, как мальчики мои играют". Думаю, что этого любящего к ним отношения "мальчики" никогда не забудут. За это можно было простить всякие вспышки гнева.
Это были вспышки человека, который горел, потому что любил. Он и умер в полном расцвете своего гения, оттого что сгорел; он не {60} щадил своих сил, не знал отдыха ни в деле которое он делал, ни в той бурной радости жизни, которой он, в свободные от дела минуты, отдавался вместо отдыха.
В окружавшую Рубинштейна атмосферу и мы с детства были вовлечены. Нужно ли удивляться что и мы, как и все, были им увлечены.
{61}
V.
Детская.
Теперь возвращаюсь в нашу детскую, где только что описанное новое сталкивалось со старым. Новым был весь дух, ново было все содержание, но вместе с тем, среди лиц, нас окружающих, было сколько угодно старинных типов, самым контрастом своим оттенявших новое и придававших ему необычайную рельефность.
