мужа въвергли в пещь?»; вси же яко единеми усты реша: «Цесарю, въ векы живи, яко трие суть». «То
како, — рече,— азъ вижю четыри, четвертаго же образ бяше подобенъ Сыну Божию?»
[307] Но о великое твое смотрение, человеколюбче Христе, не токмо отрокы спасе
и чюдо сотвори, халдеа ты опали, но и девичьскую ту показа тайну хотящую быти своего родства. Прежде бо своему боговидцю Моисиови в купине явил еси девичьскую тайну,
[308] в пещи же прообразовал еси неопалиму твоея матере девичьскую утробу, на земен образ преложитися хотящу манием ти, человеколюбче.
Ни гулнаа словеса устыдетися сътвориша асурийскым зверемъ оного каженика, иже боговидениа сподобися. Гулнаа словеса, рекше, волшебнаа, многажды бо нецыи чародеи псы лютыя и звери могут укротити кознию чародеаниа. Данилу сущу въ рве, со звери единаче сущу въвержену,[309] то же не волшебная хитрость, ни чародеаниа затъкоша уста асурийскымъ зверемъ, не бо бяше тако пророкъ, но вседержащиа и всемогущаа сила Божиа акы овце тех пророку показа. Ни гриппъ Александрова въздухохождениа[310] от египетьскыа жатвы в халдейскую яму скоростию принесе пророка питать; а гриппъ зовется ног, иже Александрова въздухохождениа елиньскаа писаниа сказають.[311] Аввакуму же от Египта къ жателемъ грядущу, брашно темъ несшу, то же не гриппъ восхити его, рекше, ног, но свыше посланая сила Божия. Ангелъ бо скоростью принесе пророка того, да и пророчю беду и место видит и душу его тщу и алчющу брашна насытит, послав ему до обилия съ тезоименитцемъ.[312]
И аще по единому писана будуть, то постигнет мя, повести деюща, лето.
Что мне Пентефриемъ скопцемъ иже купи Иосифа![313] Аще скопець сы како жену име, или того ищу? Дневными имащи ю пещися вещьми домовными, тем же тщеты ради мужня оному похоте. Что ли въ исходе от Египта о крастелех согнивающих до утриа,[314] но да тако ми речеши, почто но да не славлюся! Понеже закона преступление бе; уча бо их Богъ свободномъ житиемъ жити, повеле: на всякъ денъ да потребную пищу приемлют; они же не веровавше, боле собравше дневныя их пища; того ради и въсмердеша. И еже, «не свариши агняте въ молоце матере его»,[315] ни ли того навыкнути велиши славы ради? Нрав некакъ назнаменуеть, иже варит агнець въ молоце матере его, и матерь сварят. Отмещет же то закон, вкупе приносити Богу с рождьшимся матерь.
Повелику, брате, дивлюся, аще тако улучиль тя Григоръ, аще бо о всемъ томъ не дал ти выникнути. От дивлюся!
