Напоследок он так сильно потянул, что я не удержала тихий болезненный всхлип. Хватка Якова ослабла, а сам он, криво и зло усмехнувшись, мотнул головой.
— Но знаешь, что самое смешное? — он так и держал меня. Только теперь не сжимал волосы, а просто поглаживал подушечками пальцев, как будто колебался между тем, что выбрать: кнут или пряник. — Самое смешное это то, что девка, из-за которой я послал к чёрту куда более важные дела, пытается что-то мне доказать.
— Я ничего не пытаюсь тебе доказать.
— Пытаешься, Мира, — он всё-таки погладил меня. Подтянул ближе, и дыхание его опалило мои губы.
— Мне казалось, — его запах обволакивал меня. Скомканное сознание противилось, рассудок неустанно твердил, чтобы я не поддавалась даже на миг, но… — казалось, что поцелуи не в твоих правилах.
— Свои правила устанавливаю я сам, — голос совсем сиплый, — и я же решаю, когда их нарушать.
В следующую секунду он буквально впился в мой рот. Грубо, жёстко и несдержанно. Сминая волосы, целовал, не давая опомниться, проникая языком всё глубже и глубже. Больше я не слышала ни голоса разума, ни собственного сердца, ни музыки из зала. Я вообще ничего не слышала — только чувствовала. Пыталась отвечать, касалась языка своим, но даже здесь силы наши были не равны. Он брал меня этим поцелуем, как брал той единственной ночью — всю до конца, подчиняя себе, доказывая, — если он того захочет, я обязана — обязана быть его.
— Такси, — шепнула, когда он отпустил.
Сквозь пелену до меня донёсся короткий сигнал телефона. За ним ещё один.
Яков прихватил мою нижнюю губу зубами, и по телу моему прошлась жаркая волна, миллионы крохотных импульсов, сосредоточившихся внизу живота.
Глаза его стали чёрными, но заглянуть в их глубину было невозможно — сплошная темнота.
Облизнула припухшие губы. Он молча помог мне застегнуть куртку, затем забрал своё пальто.
— Хорошего вечера, — открыв перед нами дверь, деликатно выговорил швейцар, о присутствии которого я даже забыла.
Машина уже ждала нас напротив входа. В молчании мы подошли к ней, и только когда Серебряков открыл дверцу, я посмотрела на него.
— Я поеду домой, — сказала тихо.
Он продолжал смотреть на меня и молчать. Всё та же темнота взгляда, всё те же суровые черты лица.
— Не хочу снова проснуться в гостиничном номере одна, Яков, — ответила прямым взглядом.
— Хорошо, — указал мне на сиденье и, едва я нырнула в салон, закрыл автомобиль.
Водитель тронул такси с места, а я посмотрела в окно. Серебряков набрал кому-то и, приложив телефон к уху, вернулся в ресторан. Хорошо… Единственное, что он мне сказал после в очередной раз вывернувшего нутро поцелуя: проклятое «хорошо».
