– А он… был?
Важный вопрос, важный ответ.
И слишком длинная пауза – настолько длинная, когда понимаешь, что твой собеседник не желает на эту тему говорить.
– Нет, – послышалось наконец. – Или он был настолько мал, что его не заметил ни я, ни система.
Нет?
Оглушающая пустота внутри.
Его… не было?
НЕ БЫЛО?!
Не знаю, откуда взялись силы на ярость, но эта самая ярость взорвалась во мне ослепляющим ядерным грибом.
– Не было? – хрипела я. – Били… Издевались! Меня сделали… инвалидом…Ты сам…
У меня не двигалось тело, у меня не работали в прежнем режиме нервные окончания, у меня внутри все изодрано так, будто меня – тонкую паутину – намотала на себя стальная гусеница бульдозера. И этим бульдозером был человек, лежащий рядом.
– Кейна, – тот жесткий тон, который все еще слишком хорошо помнился, – это моя работа… проверять.
В жопу… проверять… Я больше не могу пошевелиться, я не могу ходить, говорить, думать…
– Уходи, – пыталась брыкнуться я, – уходи, не хочу тебя видеть. Не хочу!
Хочу забыть вас всех – людей в форме, чертову камеру, все, что со мной произошло! РАЗОМ!
– Убери с меня свою руку, ненавижу! – Если бы я могла, я бы расцарапала ему лицо, я бы ослепила его своей яростью, я бы сделала так, чтобы на чертовы кубики теперь развалился он сам.
– Если бы я не проверил…
Да, меня бы не выпустили, но логика кончилась – она кончилась во мне вместе с желанием жить. Я хотела тогда уйти, когда мне, наконец, стало легко, невесомо, я мечтала об этом. Когда ощутила вместо боли свободу.
– Зачем ты меня сюда вернул? Я не хотела обратно… До сих пор не хочу… – Слезы неприязни катились вбок – по переносице, капали на ковер. – Вы разучили меня хотеть жить…
– Значит, я научу снова.
Он был несгибаем. Непреклонен, противен мне в этот момент. Все, через что я прошла, зря. Просто потому, что у Комиссионеров до сих пор не было точного способа проверки наличия Хвоста. А меня топтали, морили голодом, обливали ледяной водой, ломали мне кости, волю...
– Сволочи…
Если бы я только могла его пнуть, ударить, в конце концов… Но убитое тело мне больше не принадлежало, оно не работало, не в состоянии было даже поднять руку, а внутри котел из бессилия, огня и ярости.
– Я просила тебя об этом? Учить меня хотеть жить заново… Уходи… Убирайся!
– Спи, – тихое слово в ответ.
Гудение под чужими пальцами усилилось.
И будто выключили печь под котлом – убрали жар с шести на единицу, на ноль. Больше не кипит, нет сил, слипаются глаза.
Тишина внутри; чужая кисть на моем плече.
