Ненависть начинала закипать в его сердце. Он чуть было не начал сомневаться в своём идеальном плане. Чуть было не допустил непозволительных мыслей о том, что ему не зачем возвращаться домой и не зачем стремиться к власти. Теперь всё стало прежним. Он чувствовал, что снова остался один, хоть с ним и шли трое эльфов. Но у них был свой путь. Хоть они и шли рядом, но не были вместе с ним. У него пропало то чувство, которое он ощутил ещё когда шёл только с Алисией, чувство, что в случае чего тебя прикроют, пусть это и не принесёт пользы, но тебя не бросят и во что бы то ни стало попытаются спасти. Ни ради чего. Просто спасти, чтобы ты остался жив. Теперь ему казалось, что если его и спасут при случае, то только с каким-то умыслом. Хрупкий стебелёк доверия, пробившийся сквозь толщу ненависти и скепсиса, был безжалостно растоптан осознанием действительности. Лайгон был один и всегда будет один, кто бы ни пытался прикинуться его другом, больше он не позволит себе поверить в привязанность.
Прошли ещё одни сутки пути, за которые с Лайгоном никто и словом не перекинулся. Унылый угнетённый Элдор, сокрушённая Алисия и болтающий с ней Алдан составляли собой не самую приятную компанию. Но приходилось терпеть их и двигаться дальше. Лайгону был нужен Энфиль, а найти его самому по-прежнему не представлялось возможным. Физические силы, давеча так ловко воскрешённые Алданом, постепенно таяли, но злость, кипящая внутри, позволяла валинкарцу не обращать на это внимания и упрямо следовать за Тёмным. Путь пролегал через мрачный лес, в котором не было ни троп, ни дорог, словно тут вообще не ходили даже животные. В этой части леса преимущественно росли высоченные тёмные ели, причём плакучие. Их ветви свисали почти до земли, временами норовя дотянуться до путников своими короткими, но острыми иголками и коснуться обнажённых участков тела. Когда это им удавалось, Лайгон морщился от неприятного ощущения, прикасаясь пальцами то к задетой хвоёй щеке, то к тыльной стороне ладони: именно эти участки его кожи не были ничем защищены. Сквозь плотную ткань рубашки, сотканной тёмными эльфами и явно заговорённой ими же, иголки не проникали. Это могло бы порадовать мужчину, но ему был неприятен этот лес в принципе. Хотя, признаться, окружение идеально подходило его настроению: мрачное, безысходное; где-то высоко в небе наверняка есть солнце, но лучи его не могут пробиться сквозь огромные ели, заслоняющие своими ветвями всё небо; под ногами не было ни мха, ни растительности, лишь многовековой слой опавших ёлочных иголок.
