— Надежные вроде.
— А начальство?
— Ну, начальство... Правда, пока мы, значит, совет держали, главинж спрашивает: не посажают нас за укрывательство?
— Видишь! — Павел даже поперхнулся, налил рюмку и снова махнул ее, откинувшись корпусом. — Видишь! А ты говоришь. Трусит!
— Но он же при нас, не заглазно.
— Подумал при всех, а в одиночку, этсам, своя шкура дороже покажется. Пойдет и заложит.
— Паш, ну что я могу сделать? Я ж подчиненный.
— Умный подчиненный своим начальником руководит. Начальство, оно как дите малое, куда поведешь, туда и пойдет. Надо уметь вести.
— Ну, тут я пас. Мне теперь или на ремонте торчать, или на следствии.
— Не накаркай. Кроме него, никто там не возникал?
Виктор заново вспоминал и пересказывал ночной разговор. Павла насторожил и главный геолог.
— Слушай, а чего он к тебе прискипался с этим керном? Ему что, больше других надо?
— Да он, Паш, и раньше говорил... Ему ведь в каталог заносить, шлиховое промывание делать.
— В общем, так. Сейчас спать! Хочешь — у нас ложись. А завтра в бригаду. Одно помни: успеешь управиться, там хоть трава не расти, уже никто не докажет, было — не было? Не успеешь — сгоришь. Середки тут нет. Парней держи. Вообще всех, кто знает, надо в такую узду взять, чтоб комар и тот не пискнул. Нет, слушай, я отгулы возьму, и вместе поедем. Мы там за неделю с тобой, этсам, так надраим...
— Вдвоем одну гайку не завертишь. Ты здесь нужнее. Ты у меня теперь как огнетушитель.
— Марш спать, а то коньки откинешь!
Ночевать Виктор отправился домой: нигде, кроме своей постели, не мог спать нормально.
Он проспал пять часов, съел четырехкилограммовый ужин вместо завтрака, напился вволю долгожданной воды и снова ринулся тушить свой непотухающий пожар.
Возвращения Лунева никто но заметил, и он в недоумении остановился возле машины, глядя на своих ребят. Бригада работала яростно, молча, без указаний, без пререканий. Бурмастер не узнавал ее. Он не раз убеждался, что его парни способны на все, и во время редких авралов любовался их работой и даже пошучивал, что штурмовщина все-таки нужна — хорошо встряхивает, бодрит кровь. Но то, что он увидел сейчас, было непередаваемо. Эти распаренные, азартные, искаженные напряжением лица. Эти блестящие, какие-то помолодевшие глаза. Хоть на лицах не было улыбок, виднелась особая сумасшедшинка радости.
Не теряя больше ни секунды, мастер влетел и балок — там сидел Постнов и колдовал над электроаппаратурой, — сбросил скафандр тулупа, на свитер и меховую теплушку надел брезентовую робу. И пошел па буровую, как на окоп.
