Как-то раз я пригласил москвича на чашечку кофе. Естественно, несколько партий в шахматы «на чисто символическую сумму» пришлись по вкусу нам обоим. Седой мужчина с изрытым кожной болезнью лицом играл вдумчиво, дерзко и, порой мне казалось, непобедимо. Но если мне удавалось выдюжить треть игры и после заманчивых жертв москвича не поддаться соблазну резкой контратаки, то ход за ходом, а партию я отжимал. Однако выигрывать я позволял себе не часто. Терпеливо ждал, инвестируя в будущее. Проиграв москвичу за два дня десяток-другой партий, я услышал долгожданное: «Чего мы вату катаем, может поднимем ставки?»
Стоимость наших многочасовых партий поднялась до полутора тысяч, и я стал потихоньку отыгрывать потери. Игровой «потолок» у москвича был в червонец, что и увеличило мой ежемесячный доход ровно на эту сумму.
Я стал кушать мясо, сыр и шоколад.
Иногда наши партии откладывались на следующие сутки, и тогда я ночью обыгрывал на маленьких шахматах различные варианты. Наутро, по красным глазам москвича я понимал, что бессонная ночь была не только у меня.
Я перестал читать художественную литературу, писать рассказы и на улицу я выходил только на проверки и в туалет. На жалкое подобие бани я и вовсе махнул рукой и мылся в раковине: так быстрее. Как-то ночью ко мне пожаловала королева белых и довела меня до подросткового эндшпиля. Круг моего общения сужался с каждым проигранным днём и, в конце-концов, люди перестали меня интересовать.
За исключением тех, кто играл в шахматы на деньги.
Я заказал себе новую робу из чёрного кабардина. «Семейник» ежемесячно затаскивал с воли медовый Чак-Чак. В наших с ним тайниках появились новые современные «запреты». Смотрящий за игрой лагеря стал со мной здороваться, благо «грел» я и «крышу», и санчасть, и карантин.
Потерял я «сладкого» москвича неожиданно, но предсказуемо. Увлёкшись, я два раза подряд выиграл чемпионат лагеря, и мой «дорогой партнёр» помахал мне рукой. Постепенно играть со мной перестали и другие шахматисты. Гамбитные ломки не давали мне покоя ещё месяц, но постепенно тяга к заумным баталиям сошла на нет и у меня. Я очнулся, стряхнул с себя шахматное похмелье и снова обрёл радость жизни среди книг и гантелей.
Правда, и сыр исчез.
Скоро мне опять стало скучно и я, осмотревшись, узрел нарды.
О, нарды! Страсть капризной женской натуры, заточённой древним Востоком в плоть дерева и кости! В волнах её мнимой благосклонности тонули мириады азартных сердец, но на смену сгинувших игроков всегда являлись новые.
