Эпопея с общими ложками продлилась недолго. Сознательные зеки аккуратно, по-одной, сворачивали им «бошки». С каждым днём ложек становилось всё меньше и через пару месяцев от тысячи «вёсел» осталось лишь две сотни. Новые ложки больше не закупали, а старые попридержали для демонстрации всеразличным инспекциям и управам.
Пользоваться личными ложками снова разрешили. Но вскрываться зеки по-прежнему предпочитали стёклами.
Этого блондина я заметил ещё в карантине. Позже он утверждал, что мы сидели с ним в одной камере Мариинского СИЗО, но вот убей — не помню. А в лагерном карантине я его хорошо запомнил.
Мы сидели бок о бок и вместе потели от страха. Головы к груди. Ладони в колени. Я пытался отстраниться от реальности, мне даже казалось, что я не боюсь. Да, когда смотришь на всё как бы со стороны, то уже и не важно, тебя бьют или соседа рядом. Лупят по телу, а разум где-то далеко.
Нас в карантине сидело человек двадцать. Местного «гадья» было человек пять. Они по-одному вызывали в коридор и от всей души реализовывали свои фантазии. Кто-то приседал раз по пятьсот и когда в изнеможении не мог подняться получал пинок в лицо, чтобы ещё пару-тройку раз присесть «на рекорд». Кто-то просто отхватывал «вертушек» в грудь, а кто-то долго и смачно рассказывал, какие классные и упругие сиськи были у его девушки и как он их целовал и облизывал. Последние, думая, что могут этим избежать экзекуции, наивно ошибались. Мы слышали, как в коридоре их заставляли намочить палец слюной и требовали засунуть его как можно глубже себе в задницу, чтобы потом тщательно облизать собственное дерьмо. В дальнейшем рассказчики эротических историй мыли туалеты и весь день проводили возле них.
Система подавления личности была отлажена годами. Запугивать и унижать начинали сразу по прибытию в лагерь. Ещё в автозаке я проговаривал одну и ту же фразу: «содержание осужденных с причинением им физических и моральных страданий приравнивается к пыткам, что запрещено конвенцией по правам человека». Думал успеть её проговорить, но выскочив из машины под хрип овчарок я тут же схлопотал сочную затрещину. Из головы вылетели все мысли о правах человека. Дальше всё смешалось. Но и тогда я старался смотреть на всё, будто репортёр в командировке. Эта отстранённость помогла мне отказаться подписывать бумаги о сотрудничестве с администрацией, как бы «гадьё» ни шипело мне в уши о скорой расправе. Помогла она мне и когда я голый стоял перед сотрудниками администрации, объясняя им, почему я не хочу с ними сотрудничать. Боксёрские перчатки им не помогли. Помог хер местного «петуха». Когда он замаячил в сантиметрах от лица, я подписал всё.
