— Вы про господина Воронова? Мне кажется, что можно.
— Так сделайте это, граф! — пылко воскликнула Зина. — Прошу вас… Зачаруйте ваш чудо-камень соответствующим образом. Я готова сама ехать в это… Туранино? Туманино?.. в имение Вороновых, чтобы помочь Федору Ивановичу осознать низость и полное безрассудство его поступков. Если его не обезвредить — он так и будет путать нам все карты в игре против… против своей жены.
— Это где-то в окрестностях Чудногорска?
— Маленький Залесск намного ближе. Наверное, там мне и стоит остановиться.
— Хорошо, Зинаида Сергеевна. Я все обдумаю и приготовлю что нужно. А когда мы доберемся до Залесска, будем действовать по обстоятельствам.
— Мы?
— Отправиться с вами, графиня, я почту за честь. Мы можем называться в дороге братом и сестрой, так будет проще… Если предположить, что великий князь действительно решил разыскивать девушку в тех краях, то я обязан следовать за ним. Конечно, прошли те времена, когда я следил за Александром Константиновичем, удерживая его от шалостей, но… он очень мне дорог, у меня кроме него никого нет. Я бы сказал — он мне как сын, но слишком дерзостно так говорить о царском внуке. И я хочу, чтобы Александр был счастлив. К тому же, признаться, меня интригует эта история. Давайте же не будем терять времени, Зинаида Сергеевна.
— Это и мое величайшее желание, Эмиль Францевич.
— Тогда… — граф чуть улыбнулся, — за дело.
После ухода Салтыкова графиня написала Мише Сокольскому. Она велела ему немедля снять самый лучший по возможности особняк в Залесске, не считаясь с расходами, которые сама возместит. Он, готовый выполнить любое ее распоряжение, должен будет ждать ее приезда в этом доме, из которого прежде удалит всех обитателей под благовидным предлогом. «Ты будешь делать что я скажу, любезный Михаил Платонович, — писала Зинаида Сергеевна, — и это твой единственный способ искупить свою нерасторопность».
Несколько дней у Лизы ушло на то, чтобы просто прийти в себя. Она привыкала к новому дому, к его невысоким потолкам и окнам в тюлевых занавесках, к глубокой синеве и темной зелени обитых дорогими тканями стен, к бронзе и потускневшей позолоте… А еще — к зеркалам в тяжелых вычурных рамах, таким загадочным, и к громоздкой мебели, словно дремавшей под чехлами, видя сны о прошлом, а теперь пробудившейся и с добрым скрипом-ворчанием принимавшей новую хозяйку…
К Федору она тоже привыкала. Живя с ним под одной крышей, могла видеть то, чего никогда не увидела бы раньше — например, как он в одной рубашке умывался ледяной водой на дворе или с видимым удовольствием уплетал пшенную кашу, явно предпочитая ее изысканным блюдам. Дворовые его побаивались, хотя суровым он не был, скорее сдержанным, но с Лизой обращался с неизменной нежностью, что не могло не находить отклика в ее сердце
