Берега речки поросли джидой и орехом. Когда передвигаешься боком по балке, поддерживаю-щей желоб, делаешь трясущимися ногами мелкие шажки и, согнувшись, цепляешься за желоб руками - внизу жирной листвой зеленеет джида, серебристый орех, а вода то коричневая, как глина, то слепит глаза солнечным блеском, смотреть вниз нельзя, надо смотреть на балку или на свои руки, держащиеся за желоб. Впервые пройдя по желобу, Игорь испытывает гордость собой: молодец, не струхнул! Бабушке и Женьке он, конечно, не рассказывает об этом подвиге. Зачем пугать людей? И вот дождливой зимой он бежит из школы и видит: по желобу ползет бабушка. В ее руке бидон. Она ходила за молоком. Она переступает по балке очень медленно, едва-едва. Дождавшись, когда наконец она благополучно добирается до берега, он кричит в ярости: "Что ты делаешь? С ума сошла! Не смей этого делать никогда больше!" Бабушка сконфужена, она бормочет насчет мокрой погоды, скользких ступенек и того, что с ее сердцем подниматься по ступенькам трудно...
О чем-то долго говорит Урюк. Игорь вникает в конец его речи. Что он тут делает? Откуда он? Такие мужики стоят на базаре с мешками орехов, с сушеными дынями, с яйцами, луком и качают каменными бородами: "Йок! Нет!"
- ...Сколько тысяч людей нет издес, все на меня не глядят, а только скажут: "Урюк! Урюк идет! - скажут.- Грязный,- скажут,- черт! Зачем,скажут,- пришел сюда?" Меня билизовали! Зачем пришел? Билизовали, я пришел...
- Да ты пойми: тебя раньше дразнили мальчишки, а теперь просто зовут так! Вчера Колесников начальнику говорит: Урюк, мол, здорово работает, две нормы вытянул. А начальник секретарю: "Впиши Урюку премиальные в этот месяц. И ботинки выдайте, пару". Ну что они, дразнили тебя?
- Билизовали меня. Я работать ишел. Конечно, слов не знаю...
- Почему домой-то не идешь, ядрена-матрена?
На базаре, куда можно удрать из школы, где месят ногами февральскую грязь, где инвалиды без ног, в костылях, в тележках торгуют махоркой, показывают фокусы на чемоданах, хрипят и поют, где меняют ношеное белье на сахар, где старые еврейки продают старые покрывала с обсыпавшейся позолотой, где бродят воры, недавние басмачи, выздоравливающие из соседнего госпиталя, голодные девочки, несчастные женщины, нищенски одетые спекулянты, пожилые обтертые франты в шубах дореволюционного покроя и без копейки денег в карманах, где можно продать залатанные галоши, что Игорю удается к концу дня, и он ходит с сорока рублями по рядам, не зная, что купить, пока один старый узбек, сидящий под навесом, не зовет его: "Эй, бача, поди сюда! Дыню хочешь? Ай, сладкий, возьми!" Он протягивает тяжелый моток прекрасной сушеной дыни. Ее можно нарезать маленькими кусочками и пить с нею чай долго, недели две. "Сколько стоит?" - "Возьми, ешь..." говорит старый узбек, и его глаза становятся прозрачны-ми, как у кошки, рот растягивается в улыбке, и видны несколько черных зубов. "Бача!" - говорит узбек и обнимает своей ладонью Игореву ногу выше колена. Игорь бьет куда-то ногой, продавец дыни вскрикивает, валится на бок. Игорь бежит, ему кричат вслед: "Ур! Ур!" - как кричат, когда ловят и бьют воров до смерти. Не надо было бежать. Надо было идти с достоинством, как человек, которого оскорбили. Но тогда бы все эти продавцы дынь...
