Она вздрогнула, бросила на меня умоляющий взгляд и снова потупилась, заливаясь краской, отчаянно приближаясь по цвету к своему алому платью.
— Госпожа, — я мягко погладил ее по щеке, — я и в мыслях не имею мучить вашу стыдливость, но, право, мы избежим многих недоразумений, если вы четко обозначите границы допустимого для вас.
Еще один беглый взгляд — жалостный и благодарный одновременно, потом все же решилась:
— Я… я просто… хотела бы, чтобы мы жили в одних покоях. Это… возможно?
Свободной рукой я приласкал ее локоны.
— Конечно, возможно, госпожа, — заверил я ее. — Мне принести сюда мою тахту?
Она вся залилась краской; еще один смущенный взгляд; открыла было рот; передумала; потупилась; мучительно краснеет.
— Ох, моя чувствительная и нежная госпожа, — вздохнул я и привлек ее в свои объятья.
Она слегка расслабилась и успокоилась, и я напомнил:
— Михримах, я все тот же Рустем, которому ты можешь просто сказать, как есть. Бояться нечего. Я не обижу тебя.
— Я… я просто… просто это неприлично и, может, даже дурно? — проговорила она куда-то в мой воротник.
С мягким смешком я поднял ее подбородок, устанавливая зрительный контакт, и уверенно велел:
— Просто скажи, как есть.
Она смущенно заморгала своими пушистыми ресницами и все же призналась:
— Я… я бы хотела, чтобы мы… спали в одной кровати, но без… без…
Я прижал палец к ее губам, жалея ее стыдливость:
— Тссс. Я понял тебя. Все будет, как ты хочешь.
Она вся расцвела улыбкой и радостью от облегчения, что сложный и смущательный разговор позади.
Я был удивлен, что она сразу зашла так далеко — по моим расчетам, меня сперва должна была ожидать тяжелая неделька в ее комнате на тахте, — но мог только порадоваться тому, что дело движется вперед быстрее, чем я планировал.
Это было хорошее время для поцелуя, и я не упустил момент. Она совсем расслабилась и успокоилась.
— Ну что ж! — бодро провозгласил я после. — Похоже, меня все-таки допустили в нашу постель, да? Вот так счастливый час для бедного Рустема!
Мой веселый шутливый тон избавил ее от остатков смущения.
— Сдается мне, — поддержала она этот тон, — Рустем совсем не настолько бедный, как он пытается представить.
— Воистину так, госпожа!… — я снова сжал ее в объятиях.
….засыпать с нею в обнимку было и восхитительно, и мучительно. Но муки мои продлились лишь несколько дней.
И, когда Михримах стала моей женой вполне, я ни капли не жалел, что отказался от своих прав в ту далекую брачную ночь. Ее любовь стоила того, чтобы проявить терпение.
