Я кивнула.
— Вы также знаете, — продолжал он, — что я ваш союзник; что вы всегда можете просто поговорить со мной, сказать о том, что вас беспокоит, попросить моего понимания и участия — и я всегда выслушаю вас и пойму?
Я снова кивнула.
— В конце концов, — не отступал от своей мысли он, — не далее как неделю назад мы с вами с полчаса самозабвенно целовались — и разве это имело какие-то страшные последствия, задевающие ваши чувства?
Я посмотрела на него очень внимательно. В моей голове что-то работала быстро и четко.
В самом деле. Мы целовались, но ничего страшного не произошло. Он не увидел в этом приглашение к дальнейшей близости; он не пытался после этого поцеловать меня во всякий раз; он не сказал мне ничего неделикатного. Мне даже кажется, что эти поцелуи ничего не изменили; сохранилась та же форма близости, что была и до этого, и я чувствовала себя с ним так же спокойно, как и прежде.
Мы целовались.
За этим треволнениями о ногах я совершенно забыла, что мы целовались, всерьез, долго, по-настоящему, а не напоказ, как в первый раз.
И я сама захотела поцеловать его; и он это знает. Мы всю эту неделю жили так, с его знанием о том, что я хочу его поцеловать, — и, в самом деле, ничего страшного не произошло. Он оставался тем же Рустемом, к которому я привыкла; он был так же деликатен и добр ко мне, как и всегда.
Чего бы я ни боялась — этого не произошло.
Он мне приятен, как мужчина, и он знает это, и ничего страшного не произошло.
А это значит…
Это значит, что я могу признаться ему в том, что я нахожу его привлекательным?
И ничего страшного не произойдет?
Еще не вполне веря, я медленно произнесла, зорко высматривая его реакции:
— Мне и в самом деле хочется смотреть на твои ноги; они мне понравились.
Кажется, я впервые видела, чтобы он покраснел от смущения — слегка, почти неуловимо, но я уже успела хорошо изучить его лицо, поэтому заметила. Смущение быстро сменилось нежной улыбкой с оттенком провокации:
— Заверяю тебя, — проникновенно заметил он, — мои ноги всегда в твоем распоряжении. Могу только порадоваться, что они пришлись тебе по душе, — других-то у меня не будет, плохо бы мне пришлось, если бы они тебе не понравились!
Его привычно-шутливый тон избавил меня от остатков страха и недоверия; я рассмеялась. Он тоже разулыбался и раскрыл объятия, приглашая меня к себе.
И я решилась.
…сидеть у него в объятиях было так радостно и спокойно; он был такой теплый, и пах приятно, и руки его были такие сильные.
