— Паша! — ответила она на мое приветствие надменным и холодным тоном, а потом с весьма независимым видом направилась к выходу.
Слишком поздно осознав, что на ее пути к выходу — прямо в дверях — стою я. Было крайне любопытно наблюдать, в какой момент до нее дошла невозможность сбежать, минуя меня, и как она на ходу стала придумывать достойный выход из столь бедственного положения.
Выход не придумался, и ей пришлось остановиться, не доходя до меня. Некоторое время она попросту попрожигала меня взглядом — видимо, ожидала, что я сам отойду. Наверно, мне так и стоило сделать, но уж больно хороша она была в этот момент. Не стал облегчать ей задачу; принял самый невозмутимый вид и смело встретил ее взгляд.
Она кривовато улыбнулась и повела подбородком и плечами, словно выражая тем свое недовольство вселенной, в которой что-то пошло не по ее плану. Пристукнула ножкой, закусила губу.
Осознала, что взглядами меня не пронять на этот раз; досадливо нахмурилась и все тем же независимым тоном произнесла:
— Мне нужно наверх, Рустем.
— А мне показалось, что тебе что-то нужно здесь, — выразительно показал я взглядом на сероватый ларь, и не сразу понял, отчего в глазах ее загорелся самый настоящий гнев.
В своих мечтах я слишком часто был с нею на «ты», и вот, эта неуместная фамильярность нечаянно вырвалась у меня в разговоре.
— Паша, ты забываешься! — со злостью воскликнула она, делая резкий шаг ко мне. — Пропусти!
Я с удивлением понял, что она потеряла контроль над своими эмоциями: гнев пробился сквозь ее обычную маску неприкосновенной величественности, пугая своей силой и очаровывая своей пламенностью.
Я не сдвинулся с места, залюбовавшись ярким чувством, играющим на ее лице.
— Пусти! — она изо всех своих силенок толкнула меня обеими руками; худенькими нежными руками в мышевато-пепельном нежном шелке шелестящего рукава. Кровь громко стучала в висках: она была слишком прекрасна.
— Пусти, пусти! — попыталась она толкнуть меня снова, а потом закричала: — Ненавижу, ненавижу, будь ты проклят, проклят! — принялась она колотить по мне кулачками.
Мне пришлось схватить ее и прижать к себе. Одной рукой я удерживал ее запястья — она все еще дергалась ударить меня — другой прижимал ее голову к своей груди, не давая кричать. Я был напуган ее вспышкой; всегда сдержанная и спокойная Михримах не была склонна к истерикам. Что же произошло? Чем я так задел ее?
Она зарыдала, вырвалась и осела к моим ногам. Я видел, как дрожат ее плечи, а руки нервными рваными движениями дергают сероватые оборки рукавов.
