Потом была темнота. Тишина, вернее, отсутствие звуков, даже шума крови в ушах, даже дыхания. Малевин не чувствовала ничего, ни рук, ни ног, но что-то влекло ее вперед. Можно было сказать, что с ней происходило нечто противоположное тому моменту, когда Тень извлек из нее душу. Тогда при ней было тело, и даже создание, испуганное, отчаявшееся, но ясное. Теперь не было тела, но сознание будто обволокло теплом и спокойствием. Затем ей показалось, будто бы движение прекратилось.
У нее появилось тело. И кто-то сказал губами Малевин:
— Пока мужчины воюют, женщины могут попробовать договориться, разве нет?
Прояснилось зрение.
Комната без окон, без источников света, но Малевин увидела все ярко и четко. Женщину невообразимо прекрасную, невообразимо холодную, одетую в расшитое паучками платье. Паучиха?
И эта злобная красавица сказала.
— Нет, госпожа. Мы договоримся. У тебя есть Тень. И я хочу себе рыцаря. Самого лучшего.
И снова губы Малевин зашевелились сами, без ее участия.
— Зачем он тебе? Столькие из твоих слуг, и просто из людей, не способных отличить тьму от света готовы лежать у твоих ног. Почему он?
— Он сопротивляется. Они — ссылаются на мою милость, выторговывая что-то для себя.
— Ты знаешь основу основ всех миров, милая. Свобода выбора. Ни одно свое дитя я не отдам тебе добровольно.
— Сам он моим не станет.
— Значит так тому и быть.
— Когда-нибудь мы сразимся, и я займу твое место.
— Ты сделала свой выбор. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы он принес в миры как можно меньше боли.
Паучиха встала.
— Мне еще никто так не противился. Я была с ним разной — и жестокой, и доброй, и загадочно, и дружелюбной, и милосердной. Ни одна из моих масок не прельстила его! Да что с ним не так?!
— Таких людей много, моя дорогая. Просто прежде ты не обращала на них внимания. Такие казались тебе пылью под ногами. Быть может ты взрослеешь? Учишься любить?
Паучиха отвернулась.
— Любовь… что это? Скажи… ты любишь меня?
Малевин почувствовала, что в горле пересохло. И снова губы зашевелились сами:
— Я люблю всех своих детей. И тех, кто радует меня… И тех, кто причиняет боль. Последних, может быть, даже сильнее.
— Зачем? — Тихо спросила Паучиха.
— Потому что они и сами-то себя не любят, и другим не дают. Значит кто-то должен любить их вдвойне.
— Это бессмысленно.
— Вероятно ты права. Но кто сказал, что во всем должен быть смысл? Когда я создавала миры, во мне было слишком много любви. Мне нужны были те, кто сможет ее получить.
