С Артистиром она тоже легко нашла общий язык, он звал ее сестрицей, давал расчесывать вечно сбивающиеся в колтуны волосы, и сидел по вечерам у ее ног. Женевьев сдружилась и со Светлейшей матерью, легко и быстро взяла на себя обязанности по помощи лечебницам и приютам города.
Милостыни она не подавала, как и Раэл. Оба считали это пустой тратой денег. Побирушек и калек ловили, отмывали и пристраивали к делу, кто на что был горазд… Раэл, наблюдая за женой-хлопотуньей, часто думал о том, что если кто и опережает время так это Женевьев, с ее спокойной, чистой и прагматичной любовью к людям. Она не знала ничего ни о других мирах, ни о науках и философах будущего, но это не мешало ей действовать по их заветам. Легко любить не замечая недостатков, отмытых и благодарных, но Женевьев понимала людскую природу со всем ее несовершенством. Принимала и не жаждала переделать на свой вкус. Прекрасно зная что вчерашние побирушки и мелких карманники, и продававшие тело женщины не особенно рады жизни в приютах и благодельнях, не рады труду и простой пище. Что они предпочли бы ловить золотые монеты, которые кидали им дамы и рыцари, выходя из дверей храма, да пить вино из фонтанов на перекрестках и площадях. Этого теперь не было.
Король и королева заботились о своем народе, но не всегда так, как народ того желал.
— Лучшая королева из всех возможных, — говорил Тень. И Раэл был с ним совершенно согласен…
Однажды Женевьев вернулась из храма раздраженная и обиженная, сказала, что одна из матушек запретила ей подходить к больным. Разве это справедливо? У нее большой опыт…
Она обнял Раэла и с детской горечью заплакала ему в плечо.
— Действительно странно! — сказал Раэл.
К вечеру неожиданная забота жрицы о королеве, которая давно была для них своей, стала понятна. Тень, мельком взглянувший по дороге в покои короля на королеву, сказал:
— Поздравляю, Ваше Величество! О поле ребенка и его тени пока ничего сказать не могу, но…
И Раэл почувствовал как разливается в груди тепло.
Господин Теней похлопал его по плечу.
— Никогда не видел у тебя более дурацкой улыбки.
А на следующей день в столицу прибыл напуганный, трясущийся от слабости гонец и сообщил о черном море, охватившем нескольких деревень на границе с дядюшкиными землями. Раэл счел это объявлением войны.
***
Битву они проиграли. Его сияющие рыцари, нищие младшие сыновья нищих баронов и графов, больше никто за Раэлом не пошел, были разгромлены. Никому не было дела до дрязг между королем и его дядей. Раэл сам виноват — вел себя на совете как мальчишка, но что-то злое, жесткое подгоняло его. Он требовал там, где даже королям надлежало просить, и укрепил лордов и герцогов в желании утереть сопливому мальчишке нос. Это был саботаж, великолепно запланированный и исполненный безукоризненно. Раэлу хотелось топнуть ногой и показать язык. Абсолютизм! Просвещенный абсолютизм! Пора заканчивать с этой вольницей.
