тропинок нет, проторенных без мысли,
что ночь — окрестна, в некой укоризне.
так вот каков ты — не крестообразен,
и не во весь страдательный залог,
улов дерев, по-дорсиански красен,
на, что ни птичье шествие — силок.
так вот каков ты, суверенитет
того, как есть, я от того, как нет.
за подбородка линией прямой
есть силуэт, он, вероятно, мой,
до той поры, пока не стременной,
что объяснимо, то и — оправданье,
во имя, нет, во благо: небеси
есть небольшая часть над проводами,
где, подбородок этот опусти, —
одно лицо, одними же губами,
твоё настолько, сколько в этом жесте
иной прямой сечения не счесть, и
не сопоставить, собственно, ни с чем,
помимо пальцев, разве что, но — ломки,
от собираться ими обречен
тот самый я из оного обломки.
я здесь бывал. и надпись эту, вкупе
со всем, что ствол, со всем, что ниже пня, но
намного строже комьев жирной глины,
обременённых будущею формой,
как, например, кувшины и горшки,
как, например, свистульки, но не свищут
итак, бывал. итак, твои уста
бывали тем, чем радиус озноба
сопоставим со самой красной нитью…
сопоставим… и больше ничего.
