Все сказанное имеет прямое отношение к тому главному предмету, ради коего ваш покорный слуга взял в руки перо — столетию Сергея Есенина. О поэте нынче много пишут, перебирают заново его жизненный путь... Конечно, интересно прочесть о том, как крестьянский парнишка облачился в цилиндр, лакированные штиблеты, куролесил по Европе и Америке, выбирал себе экстравагантных подруг, повесился в питерской гостинице «Англетер». Или его повесили?.. Но, не в обиду будет сказано есениноведам, дело не в этом. Есенин не только в фактах его биографии, но и в тебе самом: или есть, или нет. Можно задаться вопросом: каково бы мне было, если бы я не знал, что... «Жизнь моя, иль ты приснилась мне? Словно я весенней гулкой ранью проскакал на розовом коне». Каково осилить собственный жизненный путь без есенинского розового коня в подмогу?
«Ты жива еще, моя старушка? Жив и я. Привет тебе, привет! Пусть струится над твоей избушкой тот вечерний несказанный свет». Не высказал собственной матушке любви к ней, печали о ней, покуда она была жива, закручинился... И вдруг вспомнил Есенина: поэт сказал за тебя, за всех нас, горемычных...
«Клен ты мой опавший, клен заледенелый, что стоишь, нагнувшись под метелью белой?» Стих Есенина о клене сделался у нас песней-плачем о нас самих. А как же? Кто же нас еще оплачет? В слезах по самим себе есть сладость самоупоения и очищение от скверны. А какова музыка слов!
«Пока ж — идет метель, и тысячей дьячков поет она плакидой — сволочь-вьюга. И снег ложится вроде пятачков, и нет за гробом ни жены, ни друга». Вглядись в эту картину, то есть в ландшафт собственной души — и притихни, не возносись!
Каким бы я был без Есенина? Наверное, не хуже, не лучше, но был бы подслеповатым и безъязыким. Есенин научил меня видеть себя самого, говорить по-русски.
Нынче весной меня пригласили в Англию повстречаться с тамошними любителями российской словесности. Отправляясь в дорогу, думал, что с собой взять. Взял томик Пушкина, томик Есенина, из наших современных — книгу стихов Горбовского. Чувствовал себя спокойно, уверенно, как если бы у меня в бумажнике была толстая пачка «зеленых». Каковых не было и в помине...
Вспоминается один вечер (то есть помню все вечера, но скажу об одном) в маленьком городке Монтгомери, на границе Средней Англии с Уэльсом, в доме мистера Джона Гордона Коутса, профессора Кембриджа, специалиста по коми-зырянской литературе. Гостем мистера Коутса был мистер Саймон Мид, местный фермер, владелец овечьих пастбищ; пра-пра-прабабушкой Саймона Мида была дочь Семена Воронцова, русского посла в Лондоне екатерининской эпохи. На стенах в доме Саймона Мида русские гравюры XVIII века, в его библиотеке архив рода князей Воронцовых — двадцать четыре толстенных тома, на русском и французском языках... Роль хозяйки в доме Джона Коутса исполняла Францис — серьезная милая девушка, аспирантка Кембриджа, избравшая своим предметом якутскую литературу.
