Вернувшись назад, Беннетт изменил направление. Он, тяжело дыша, поднялся по тропинке, и в три шага взбежал по лестнице к двери.
- Она мертва, - сказал Бохан.
В наступившей тишине был слышен щебет проснувшихся воробьев; они затеяли склоку и один из них вспорхнул вдоль карниза. Дыхание Бохана окутало его лицо паром в морозном воздухе, губы его едва шевелились. Его неподвижный взгляд застыл на Беннетте, щеки впали.
- Вы меня слышите? - Его голос сорвался на крик. Он поднял стек и изо всех сил ударил им о дверной косяк. - Я говорю вам, что Марсия мертва! Я только что обнаружил ее. Что с вами? Вы можете сказать хоть что-нибудь? Мертва. Ее голова... ее голова... вся...
Он взглянул на свои руки, его плечи задрожали.
- Вы мне не верите? Взгляните сами и убедитесь. Боже мой, самая прекрасная женщина из всех когда-либо живших на земле, и... все? Все?.. Идите и увидите сами. Они убили ее, вот что они сделали. Кто-то ее убил. Она боролась. Она бы... Моя дорогая Марсия. Но все было напрасно. Она не смогла. И у меня ничего не осталось. Мы собирались утром на верховую прогулку, до того как кто-нибудь приедет. Я пришел сюда и...
Беннетт пытался побороть физическую тошноту.
- Но, - спросил он, - что она здесь делала? В этом месте, я имею в виду?
Бохан тупо взглянул на него.
- О, нет, - сказал он, наконец, словно с трудом осознав постоянно ускользающий смысл. - Вы не в курсе, не правда ли? Вас ведь там не было. Нет. Она настаивала на том, чтобы переночевать здесь: все то время, пока была с нами. Вполне в ее духе. Да, конечно, в этом она вся. Но почему ей захотелось остаться здесь? Я бы ни за что не позволил ей этого. Но я не смог помешать ей...
- Сэр! - донесся до них низкий хриплый голос с другой стороны лужайки. Они увидели конюха, вытягивавшего шею и махавшего руками. - Сэр! Что-то случилось? Это не вы кричали, сэр? Я видел, как вы вошли, а потом...
- Идите к себе, - сказал Бохан. - Идите к себе, говорю вам! - Он зарычал, видя, что конюх колеблется. - Вы мне не нужны. Мне сейчас никто не нужен.
Он медленно опустился на верхнюю ступеньку и опустил голову на руки.
Беннетт прошел мимо него. Он не льстил себе, зная, что ему страшно войти туда, чувствовал внутри себя пустоту и колебался, но это должно было быть сделано. Он проклинал себя за то, что его правая рука дрожала; и то, что он схватил ее запястье другой рукой, выглядело по-идиотски.
- Есть ли внутри, - спросил он, - какое-либо освещение?
