— Вот он стоит, повернувшись спиной к аудитории. Аудитория — это его коллеги, профессора с мировым именем, фамилии их красуются на мелованной бумаге иностранной научной периодики «Journal of Mathematical Philosophy» или «Simbolic Logic».
Он стоит у доски, испещренной белыми иероглифами. Вытирает, пишет, смотрит в записи, поворачивается к аудитории, чтобы бросить несколько слов пояснений. В руке он сжимает рукопись. Плод семилетней работы. Работы… И он усмехнулся. Бессонные ночи. Горы окурков, вываливающихся из пепельницы, груды исписанных листков. «Проблема Релленберга». Задача, которую не могут решить вот уже двадцать с лишним лет и над которой ломают голову крупнейшие математические умы. Сколько раз ему казалось, что он решил эту задачу. Сколько раз, отложив с облегчением карандаш, он засовывал бумаги в ящик стола, скрывая в глубине души радость — ну вот наконец, вот свершилось.
Потом появлялся испуг. А что если где-то вкралась ошибка? Он отгонял эту мысль. Нет. Ошибки быть не может. Исписанные листы отлеживались несколько дней в ящике. Он боялся заглянуть в них. Боялся найти ошибку. И конечно, находил ее. Потом он громко смеялся над своей наивностью. И так продолжалось семь лет. Только недавно ему показалось, что он наконец разгадал эту загадку. Неделю тому назад. Все совпадало. Он поднялся из-за стола, распрямился. Нужно было успокоить сердце. Он налил водки и выпил залпом. Снова сел за стол и проверил. Поспешно пробежал исписанные каракулями листы, добавляя обоснования, закончил — все совпадало. Он переписал на машинке в ту же ночь, медленно, внимательно, проставил чернилами греческие, арабские и готические буквы.
На следующий день в университете, где он был доцентом, он дал просмотреть работу Биргману. И ждал с нетерпением. Через два дня Биргман позвонил. Голос у него был изменившийся, чем-то озабоченный.
— Мне кажется, коллега, все в порядке, я не нашел ошибки…
В ту ночь он не спал. Не мог уснуть. Задача Релленберга решена! Он с трудом уяснил, что ведь сделал это не кто иной, как он.
А потом этот несчастный доклад. И надо же такому случиться, чтобы именно тогда, когда он не сомневался в успехе, когда должен был поделиться своим результатом с ареопагом, с людьми, которых он в душе ненавидел, но которыми восхищался, именно тогда он заметил ошибку в рассуждении. Он мог обойти ее, мог притвориться, что не заметил. Ему оставалось только написать новую фразу преобразований и сделать вывод. Он вздрогнул, почувствовал, как у него похолодел кончик носа и губы искривились в усмешке. Он остановился. Мысленно вернулся к началу рассуждений. Теперь он был убежден, что ошибся. Он хотел только выяснить, можно ли устранить ошибку, хотел проверить, сколько нужно отбросить. Все. Абсолютно все ни к чему. Найдет ли он в себе силы все начать сначала? Они ничего не заметили. Он знал, что не заметят. Ошибка была почти неуловима. Может быть, он допустил ее при перепечатке. Он отложил мел, вынул носовой платок, вытер руку и сказал, что есть ошибка. Вот здесь и здесь. Такая и такая. И тут началось. Началась дискуссия, что это очевидно, что таким способом и нельзя было ничего получить, что они чувствовали, что здесь что-то не в порядке, что у них всегда были сомнения относительно правильности этого метода…
