В свитере обрадовался.
— С угла! Прямо с угла! Ты был там?
— Один раз.
— До войны или теперь?
— Теперь.
— Ну и как? — Человеку в свитере не терпелось, глаза его засверкали.
— Да никак. Там и сейчас бар. Вроде бара.
— Ну и как там, ну как? — допытывался он.
— Да никак. Я съел там, кажется, печенку по-римски. Ох и невкусная была.
— А пиво?
— Что пиво?
— Ты пиво пил?
— Пил. Светлое. Теплое такое, я летом там был.
— Ты так все помнишь?
— Помню. Меня тогда рвало, как никогда.
В свитере, насупившись, пробурчал:
— Желудочки к ты, наверное…
— Да, — ответил Зыгмунт и икнул.
В проходе между парами стояли Геня и Левша, дальше толпились Антось и Шамша, Гармонист, Бомбель…
— Слезайте вниз, здесь ничего не слышно! — заорал Рак.
В свитере наклонился и взглянул на него.
— Тебе, видать, в уши надуло, вот теперь и не слышишь ничего, — сказал он.
Раздался хохот. Хохотали долго. Геля, у которого была машина и пять лет, Левша, кладбищенский дантист, Аптось, святотатец, Бомбель, обесчестивший свою внучку, и смеялся Рак, отсиживающий здесь уже третий календарь, но глупый, как девственница.
И смеялся Зыгмупт, сорокалетий худышка, у которого в гетто вырезали всю семью…
Смеялись все строители, что сидели за столами, и уже знали, что сказал немец; вся камера широко раскрыла рты, бледные и черные, хищные и беззубые.
Смотрел в эти раскрытые рты немец и свой рот раскрыл, черный и беззубый; через этот рот он четырнадцать лет вводил внутрь кашу и выплевывал мокроту и кровь.
— Ну и уел он его, — взвизгивал Гармонист.
— Здорово он по-нашему умеет, — пищал Рак.
— Вот это голова!
— Что ты хочешь, четырнадцать лет в каталажке, можно ума набраться.
— Даже если не хочешь, да?
— Вы не будете дежурить, — сказал неделю спустя Левша, обращаясь к немцам. — Можете себе спать сколько влезет. Кровати тоже можете заправлять по-своему.
Но немцы вставали по сигналу, ложились после отбоя и убирали постели, как было положено.
Ганс Израэль — так звали того, в красном свитере.
— У меня голова разболится, если я стану сейчас делать по-другому. А в конце концов все равно, как делать, так или иначе.
Другой, тот, с белыми волосами, ничего не говорил. Он плохо знал польский. Имя у него было трудное, так что никто и не знал, как его зовут.
Ганс с Зыгмуптом все дни сидели вместе на верхних нарах, разговаривали, курили. Если кто-нибудь подходил к ним послушать, они начинали говорить по-немецки.
Однажды немцы пошли в город. Конвойный оделся в гражданское и сопровождал их. Они принесли в камеру сыру и белого хлеба. Зыгмунт ужинал вместе с ними. Потом они разговаривали до поздней ночи. В камере было тихо.
