Миссис Шют поднялась и яростно дернула за длинный шнур колокольчика, отчего тот громко зазвенел.
— А что ты будешь делать, когда все вино будет выпито, а агент обчистит твои карманы? — спросила она. — Учись делать все сам, мистер Шют.
Он с проклятием вскочил с постели, а она сидела в кресле, съежившись, — пока он одевался и после того, как он ушел, — время от времени заламывая руки и что-то вполголоса причитая, пока не пришла дама Чейз и не помогла ей одеться. Вид вскрытых коробок взбодрил миссис Шют; она с наслаждением принялась вытаскивать из них платья с оборками, отороченные мехом, демонстрируя восхищенной и изумленной Гуди Чейз последние парижские и лондонские моды, попутно вспоминая о тех триумфах, с которыми эти платья были связаны.
— Возможно, вы будете удивлены, узнав, что мистер Шют не первый мой муж, — сказала она, вскинув голову.
Толстая старуха подмигнула.
— Я была бы больше удивлена, миледи, если бы он оказался последним вашим мужем.
Миссис Шют громко рассмеялась, но вскоре ее настроение снова испортилось; стоя на коленях на полу над своими нарядами, она застыла, глядя сквозь окно, на стекле которого было написано ее имя, на раскачивающиеся голые ветви, на холодное небо, на сухое трепетание последних листьев.
— Я никогда отсюда не уйду, — печально сказала она. — Это место не сулит мне ничего хорошего. В свое время я переболела малярией, миссис Чейз, которую подхватила на одном из этих проклятых итальянских болот, и это повлияло на мою память; я многое не могу связать воедино, и многое вспоминаю с трудом — сны и лихорадку, миссис Чейз.
— Это от вина, миледи.
— Нет! — с яростью ответила стоявшая на коленях женщина. — Разве я не для того пила вино, чтобы забыть о снах и лихорадке? Жаль, что я не могу рассказать вам и половины того, что знаю, — множество прекрасных историй, но стоит мне начать их рассказывать, как они исчезают!
Она, причитая, принялась раскачиваться из стороны в сторону.
— Подумать только, как славно я проводила время с молодыми людьми, пившими за мое здоровье прямо в коляске, катаясь в маленьком кабриолете по Парижу и прогуливаясь по Пратеру в окрестностях Вены. Вы не поверите, как это было приятно!
— Вы остепенитесь, миледи, как это свойственно всем женщинам.
Действительно, миссис Шют, казалось, пыталась «остепениться»; но, вместе с тем, было нечто жалкое в той энергии отчаяния, с которой она принялась за то, чтобы сделать свою жизнь более-менее сносной; она убрала целую анфиладу комнат, обитых выцветшим зеленым шелком и обставила их тем, что смогла собрать со всего остального дома, — старыми позолоченными комодами и креслами в стиле рококо, потертыми гобеленами и облупившимися вазами Сакса или Люнвиля; одним или двумя пастельными портретами, покрывшимися пятнами от сырости, и какими-то безвкусными безделушками, мелочами, привезенными ею с собой.
