– Растили ваш сад… – трепетно произнесла Ревекка, а Магралит с Пниной украдкой переглянулись, улыбнувшись.
– Авигдор насобирал дощечек, веток, камней – стал строить усадьбу. Определил меня хозяйкой, а сам сказал, что пойдет на делянку – лесорубами распоряжаться, как у них в семье водится. Меламед пожаловался отцу Авигдора, дескать, мальчик опаздывает в хедер, а иной день совсем не придет.
– Покарали юную парочку? – смеясь, спросила Ревекка.
– Нет! И даже встречаться не возбранили. В праздник кущей Авигдор возвел шалаш, и мы украсили его. Он рассказывал мне, зачем строят шалаши, и почему едят мацу на пасху, и зачем читают свиток Эстер на пурим.
– Такие известные вещи втолковывал?
– Я и сама все это знала, но Авигдор любил объяснять, потому-то я любила слушать! – сказала Двора и обвела взглядом молодую аудиторию, – мы росли вместе и хоть не говорили о любви и женитьбе, но чувствовали, к какому берегу пристанем. Отцы наши, оба хасиды, но у разных цадиков, а те меж собой не ладили.
– О, это беда! – воскликнула Ревекка, желая показать осведомленность.
– Пришел день сватовства. Наша любовь помирила двух раби.
– Да разве признаёт цадик любовь, кроме любви к богу? – спросила Ревекка.
– В книгах просвещенцев цадики лишены сердца…
– Я верю жизни, а не книгам, милая Двора!
– Настал день нашего с Авигдором счастья, и прогремело в Божине великое торжество. Дорогу от дома до синагоги устлали цветами. Белое платье, луна, звезды, кантор, клейзмеры, скрипки, флейты, плясуны – хасидская свадьба помнится навек!
Видят Маргалит и Пнина, как затуманила поволока прелестные глаза, как замер мечтательный взор бесконечно рассудительной Ревекки. Гостья стряхнула сладкое оцепенение и, чтоб не оставаться в долгу, приготовилась рассказать хозяйкам дома семейную легенду о первой встрече Натана и Мерав, родителей ее. Будто бы, увидав хромого юношу, заплакала девушка, а тот в мгновение ока покорил ее сердце. Мол, давным-давно он исполнил данную посланцу небес клятву, что на себя примет изъян невесты-хромоножки, свыше ему назначенной, и полюбит ее такою, о какой мечтал и какую видит теперь пред собой – белокурую, голубоглазую, легконогую.
Тут послышались шаги в сенях. Вернулись из синагоги мужчины. Ревекка не открыла рта, дабы Ицхак, полагавший, что самые бесполезные из смертных это люди сентиментальные, не причислил бы к таковыми и сестрицу, и она потеряла бы в глазах взыскательного брата реноме советницы.
