— Покормите, и на базар. Битыми ососочками и продадите.
— Значит, не был?
— Саня? Обещался.
— И примете?
— Что делать? Принять надо.
— Так, — протянул брат и хлопнул дверью. Скоро все село узнало:
— Санька в сторожа подался. Позор Карпу!
Сам я переживал дни необычайного обновления, словно с меня сползла старая кожа. Я носил дрова, бегал за водой, подметал коридор, крыльцо, двор. Вечером, как только уходили ребятишки, я затапливал печи. Блики огня падали на плакаты, карты, таблицы. В классе было торжественно и тихо, и казалось, что я приобщен к чему-то таинственно-прекрасному. Я вроде повзрослел сразу, походка стала прямее и увереннее, взгляд смелее, в голосе крепость появилась. Но самую большую радость дарили вечерние беседы с учителем. Когда я слышал, как Семен Семенович покашливает, значит, оторвался от стола, значит, «свалил дневные тяготы», как он говорил, Сейчас он выйдет в коридор и потянется, по-стариковски медленно присядет раз-другой, разминаясь, и распахнет дверь класса. Пройдет по мерцающим пустым рядам парт, мурлыча под нос: «Сердце красавицы склонно к измене». Я сперва думал, что ему скучно со мной. Жена его, Дарья Григорьевна, учительствует в соседней деревне Заимках, потому что тут нет свободных классов. И хоть деревни рядом, видятся они редко. Я раз насмелился спросить, не скучает ли он. Учитель подсел к открытой печке, и я заметил, как тепло заулыбались голубые, с маленькими, четко обозначенными зрачками глаза.
— Скучать-то некогда, Саня.
Имя мое, как мне казалось, произносил он ласково. Впрочем, кроме учителя, никто меня Саней не называл, а Санька в доме нашем звучало обидной кличкой, как слово Пантелей.
— Ты видишь, Саня, как скучаю я. С утра до вечера такое веселье.
— А вечером молчите, будто и нет вас.
— Я покажу тебе, над чем я молчу. Пойдем-ка.
Учитель повел меня к себе, легонько касаясь моей спины. На столе нащупал коробок спичек и зажег лампу. Оттого, что стекло сбоку заклеено, огонь был красный и слабый, и стопы книг и тетрадей на столе бросали от себя блеклые расплывчатые тени.
— Вот тут, Саня, и попробуй поскучать. Не то слово, не скука, а, как бы назвать тебе, великая горячка, натуга каждодневная не покидает меня. Так, Саня, навеселишься, что и ночью о том же во сне видишь. Знаешь, Саня, есть особые учительские сны. Их, кроме учителя, никто никогда не увидит. Веселье-то наше в чем: сидишь и красным карандашом правишь, а в душе то радость, то огорчение, то в самый настоящий гнев войдешь. И что ни тетрадь — стоит перед тобой новый парнишка и плачет, улыбается, шалит. Эх, думаешь, сопливый ты мой парод. Эх, озорная армия. Долгие годы ходить мне с нами в походы. Вот, Саня, и воюю с ними и за них каждый день.
