– Какой ужас… – не удержавшись, простонала я, увидев на развороте газеты свою вчерашнюю физиономию с вытаращенными глазами. И тут таксист с подозрением посмотрел на меня:
– Девушка! То-то я думаю: где я вас раньше видел? Так я ж вас вчера в теленовостях видел! Вас же взорвали! Так мы туда, что ли, и едем, где взорвали? На Пушкинскую? К вашему дому?
Я рассмеялась:
– На Пушкинскую. Но не домой, а в уголовный розыск. Извините…
Я подумала, что ситуация еще хуже, чем я себе представляла: теперь меня не только узнают на улицах, но еще и знают где я живу.
* * *
Впрочем, адрес МУРа, куда я должна была приехать, прозвучал для таксиста и вовсе как легенда. Признаться, и для меня тоже. Несмотря на то, что за свою журналистскую карьеру я уже успела побывать во всех, даже самых закрытых культовых зданиях власти России, начиная от Кремля и кончая Лубянкой, тем не менее на Петровке, 38 я еще не была никогда. Кто бы знал, что попасть мне туда придется при столь драматических обстоятельствах, и не для того, чтобы взять интервью, а для того, чтобы дать показания. Я остановилась перед внушительного вида военизированной проходной, за которой скрывалась легендарная ставка российских государственных сыщиков. «Легенда легендой, – подумала я, – но лучше все-таки подстраховаться», затормозила перед входом и набрала номер своего друга с диссидентским стажем, главного редактора одной из интернет-газет:
– Слушай, меня тут пригласили в уголовный розыск дать показания. Запиши на всякий случай фамилию и телефон человека, к которому я иду. Кто знает, каких еще провокаций можно ждать после вчерашнего. Сейчас я вхожу внутрь. Сколько может длиться снятие показаний? Часа два? Если через два часа я тебе не перезвоню – ты знаешь, что делать.
И только после этого я перешагнула порог здания, воспетого советскими детективами. Мой вчерашний знакомец, следователь Владимир Романов всем своим видом сразу развеивал любую настороженность. Симпатичный и довольно молодой парень, он почему-то выбежал встречать меня к проходной в летней бейсболке, несмотря на то что на улице было градусов 20 мороза. По дороге в его кабинет он, готовясь к долгому и нудному разговору, вспомнила мамины вечные наставления: «Всегда нужно пописать перед долгой дорогой, чтобы уютно себя чувствовать», и попросила товарища Романова показать, где у них в уголовном розыске дамский туалет. Он смутился, но проводил меня. Туалет у женщин-сыщиков оказался хорошо отремонтированным – как принято говорить среди московских риелторов, «под евроремонт». Это несколько диссонировало со всем остальным зданием: длинные коридоры с обшарпанными стенами, заставленные какой-то рухлядью, производили, мягко скажем, гораздо менее роскошное впечатление, чем, скажем, апартаменты главы ФСБ на Лубянке. «Это у нас ремонт», – как будто извиняясь, сказал Романов и провел меня в свой кабинет – тоже более чем скромную комнату со старой мебелью, которую он делил еще с одним неизвестным мне сотрудником. Везде царил до боли знакомый мне по визитам в другие чиновничьи учреждения запах тлена бумаг, который десятилетиями не выветривался изо всех бывших советских организаций. Следователь сразу усадил меня рядом со своим столом и достал официальный бланк с названием: «Объяснение».
