Митяй грустно вздохнул и, поднявшись, пошел на выход. Следом за ним стали собираться и другие. Уже через пол часа вещи были погружены, товары расфасованы, а мужики окончательно протрезвевшими.
— Ну, в добрый путь, — Добрик даже приподнялся, пытаясь воодушевить всех недоспатых и переспатых наймитов.
— Удачи тебе, дружище! — провожал его хуторянин не поленившийся выйти на крыльцо для такого дела. Вместе с ним вышла и его женка с детьми. Их лица не выражали ничего кроме желания поскорее спровадить нежеланных гостей, куда подальше за ворота. И Добрик не стал задерживаться, первым выехав за ворота.
Село же казалось, вымерло, наймиты удивленно косились на пустующие хатки, силясь понять, какая сила подняла всех с утра пораньше и выгнала прочь. Разгадка не заставила себя долго ждать. Вырулив на главную улицу, наймиты сперва услышали странные крики, а затем обоз, лоб ко лбу встретился с разъяренной толпой, преследующей одного единственного парубка.
Беглецу приходилось туго. Гнали его, видимо, с самого леса. Взмыленный, весь в пене он только на каком-то животном уровне еще держался на ногах, чудом не попав на вилы передовых отрядов бабок и дедов. Солаха недоуменно захлопала глазами. Она не могла понять, что происходит. А вот помрачневший манул и парочка других наймитов явно понимали смысл этой погони.
— Лови его, — вопил передовой отряд, грозно потрясая вилами. Взмыленные и запыханые, люди сейчас не очень-то отличались от нечисти. И если бы Солоха вчера не видела приветливые улыбки этих людей, она бы и сама с удовольствием пустилась в бегство, приняв их за упырей-беспокойников.
Завидев едущую прямо на него телегу, парубок затормозил и нежаданно-негаданно встал на четвереньки, разрывая на себе одежду.
— Ненавижу вас, — прохрипел он, на глазах трансформируясь в монстра. Его конечности с хрустом удлинялись и зарастали грубой, свалявшейся шерстью, на видоизменившихся руках и ногах поросли черные, длинные криво изогнутые когти, большие, звериные глаза полыхнули болью и яростью. У человека уже не было сил, чтобы спасти себя, и за жизнь далее начал бороться зверь, с диким ревом кинувшись на телегу.
В тот момент, глядя на стремительно приближающегося волкулаку, Солоха не испытывала страха. Она будто бы чувствовала его боль, его страх и отчаяние. В один миг ей даже показалось, будто бы она сама оказалась в его шкуре. Перед глазами, подобно искре промчались обрывки чужих воспоминаний: одинокое детство дикого человека со звериным сознанием, первое неосознанное убийство, весь ужас и страх осознания преступления и полное раздвоение личности. С годами зверь в душе крепчал, подпитываемый страхами и одиночеством он становился свирепее. Его невозможно было контролировать, с ним невозможно было мириться. И от него невозможно было убежать.
