* * *
Ветер вендетты раздувал ноздри Луиса; кутал в кокон скорости летучий эскадрон, стонал в предрассветных су-мерках. Капитан резко стригнул ногами, не раз, не два… пронзающее жало испанской звезды злее вспороло гнедую шкуру. Конь высоко заржал и ягуаром перелетел вместе со всадником через трухлявую колоду. Луис спорым движением узды направил галоп жеребца на середину тропы и улыбнулся:
«Что ж, дерьмо, тебе удалось нащупать эту парочку раньше… Значит, нынче настало мое время взять тебя за кадык. Учти, я никому не позволю делать то, что смогу сам. Теперь ты играешь со мной, Vaquero! Ставки те же —жизнь!»
Хэй! Хэй! Четыре сотни копыт с громовым грохотом уносились на юг, разрушая вставшую впереди стену тишины, оставляя позади воздушный шлейф пыли и трепещущих обитателей округи.
За поворотом остались гороховые поля — след Черных Ангелов стрелой уходил на юг; он был свеж, как сорванный с ветки плод.
Рассвет раскрасил покровы земли топленым золотом и червонными ручьями лучей, когда впереди показалась могучая спина равнины. У ее порога они вытряхнулись из седел, разминая одеревеневшие ноги, давая перевести дух лошадям.
Слева от них пьяным бродягой шеперился одинокий кактус, колючая грудь которого, будто оспой, была изгрызана дырами пуль. Измочаленные края отметин успели схватиться ржавчиной солнца.
Дель Оро первым спорхнул с седла и теперь по-звериному принюхивался к рыхлым выбоинам уходящего следа: кусая губы и осторожно пощелкивая ногтем по вмятой земле. Что-что, а сию «Библию» он выучил назубок. Читал следы, как по-писаному: «нитка» лисы, «четверки» койотов и волков, «пушистое блюдце» пумы иль хитрый зигзаг краснокожих, — для него было все едино. Всё пахло: то жарким, то монетой, то скальпом.
— Их след?! — пунцовая крага легла на плечо полукровки. Тот, щуря по-рысьи глаза, кивнул головой.
— Их семнадцать, дон…
— А ты не крутишь мне голову? — вопрос капитана в горячем воздухе был что кусок льда. — Ты же сам уверял меня, что их двадцать! У тебя с памятью всё в порядке?
Губы дель Оро обнажили руины зубов:
— Память — это лучшее, что у меня есть, дон. Я никогда не забываю обиды…
— Ну, ладно, хватит. Почему семнадцать?
— Потому, что три лошади без седоков.
— Как думаешь, Сыч, нагоним?
— След неостывший, да и воняет за лигу… Если не будем раскладывать яйца на седлах — нагоним!
Луис повернулся к Симону Бернардино, но одноухий ротмистр уже поднимал драгун.
— Ийя-хо! Хэй! Хэй!
Кони забарабанили по рассохшейся шкуре земли. И ко-гда шляпа пыли опустилась на колючую плешь кактуса, от эскадрона Луиса остались на земле лишь измолоченные в пену кусты чапарраля.
