Священник задумчиво кивнул, вглядываясь в карие очи Луиса. Там тлели обида и горечь, посыпанные горячим пеплом страха.
— Верно, сынок, где же еще прикажешь искать источник силы, как не в вере Божьей… Suum cuique30.
Святая вода хрустальной росой заискрилась на голубой стали, губы драгуна коснулись прохладной бронзы креста.
— …охрани нас, возлюбленный Отец наш, и пребудь с нами, и дай нам знак, как исполнить волю Твою. Ты наш свет и спасение! Так убоимся ли мы кого?!
За окном с утра стоял веселый гвалт: сетчатые гамаки-постели в хижинах были пусты. Люди, нацепив лучшую одежду, высыпали на бело-песочный берег реки: купались, поздравляли друг друга, пускали по течению разноцветную радугу цветов.
Настоятель миссии падре Игнасио не знал, куда деваться от забот, бушели31 которых явно превышали все ожидания. Рослую фигуру доминиканца можно было увидеть в дюжине самых разных мест, и везде — с советом, приказом, помощью.
С десяток краснокожих уже с азартом пыхтели над разделкой двух бычьих туш длиннорогой голландской породы. Детвора муравьями таскала хворост — пиршество обещало быть буйным, готовилось настоящее ассадо кон куеро32.
Отец Игнасио помог пожилой индианке забросить на спину корзину с маисом, а сам подумал: «Только бы всё обошлось до крестного хода!»
Тревога его была не напрасной. Драгуны дона Луиса браво подкручивали усы, озабоченно роились у дверей, так и норовя запрыгнуть в винные погреба. Благо, амбарные замки, посланные в дар господином Кусковым, служили надежно; стояли, как русские, — насмерть, — не собьешь!
* * *
К десяти часам прихожане стали стекаться к порталу церкви, что поражала искушенный глаз безвкусицей и деревенской аляповатостью. Однако дикарю, не знавшему в жизни ничего, кроме гор, рек и убогой лачуги, сия конструкция виделась грандиозным чудом.
Внутреннее пространство iglesia было поделено на две одинаковые части рядком колонн из цельных, расписанных в едкие цвета стволов аракуарии. Все те же бьющие краски были повсюду: на стенах и потолке, на узких рамах подслеповатых окон. Давшая крен входная дверь хвастала плотной резьбой картин, в которых на поверку нельзя было сыскать и зерна христианских сюжетов, если не брать во внимание надписи: «Войти в храм женщине с непокрытой головой — такой же грех, как и прелюбодеяние».
Ниже чьей-то ернической рукой было нацарапано: «Пробовали и то, и другое: что сравнивать свечку с…!» Надпись неоднократно замазывалась глиной, но народ крепко зарубил ее в памяти, и все усилия падре были напрасны.
