Первых ждал котел расплавленного вара, Спрюсова эссенция70, парусиновая игла и просмоленный шпагат судового костоправа — это, пожалуй, всё, на что могли рассчитывать люди Коллинза при латании ран… Последних ждал саван из парусины и ядро, привязанное к ногам. То ли земля отказывалась принимать этих морских убийц, то ли сами они не желали нарушать веками сложившихся традиций.
Логово Гелля некогда было срублено в форме креста пленными русскими поморами и было столь основательно и крепко, что оставалось загадкой, как через валуны и обломки скал поднимались эти тяжелые, точно чугунные, лист-венничные и кедровые бревна, брусья и балки. В то же время фортеция смотрелась до того компактной и легкой, что, казалось, пожелай человек поднять ее на ладони — потом бы не умылся. Огороженная в кольцо плотным частоколом из заточенных кольев с двумя башнями для короткоствольных пушек, эта цитадель являлась грозной рогаткой как для орд коварных дикарей, так и для других незваных гостей, приходящих с океана под парусом.
Сам хозяин размещался на втором этаже, куда допускались лишь ветераны, важные гости и люди, которым Гелль доверял. В «общей», на первом этаже, вытягивала ноги остальная братия; в лучшие времена там до утра трещали дубовые бока пенных кружек, сыпался смех, гремели песни, звенела награбленная монета, слышались стоны и плач насилуемых пленниц, а подчас и лязг сабель не поделивших что-то между собой пиратов. По стенам на кованых крючках висели до времени торгов медвежьи, лисьи, бобровые и собольи шкуры, пластины китового уса, моржовые бивни и прочее ценное добро, захваченное у зверовщиков, зверобоев и китобоев, попавших под пули и ножи людей Коллинза.
Нынче в «чистой» половине было покойно, как в гробу, только в «капитанской» с тесовыми перегородками слышалась приглушенная возня кока да размеренный постук об пол ореховой трости «самого».
Гелль сплюнул табачную жвачку, переложил из руки в руку свою грозную палку и зыркнул в бойницу. Над потемневшим от времени частоколом стоячились верхушки двух мачт его старухи «Горгоны»: бриг так близко был подогнан к берегу, что тонкий и острый, как шпага, бушприт словно колол скудную поросль острова. Но бриг не двигался, точно закостенел, и жизни ему придавала лишь колотьба плотников, ругань такелажников да несмолкаемый гомон по-тревоженной береговой птицы, беспокойные крылья которой заштриховали хмурое небо.
Старик мрачно отвернулся от бойницы, сел на опрокинутую вверх дном бочку и притулился к бревенчатой стене. «Неплохо бы выспаться, — подумал он. — Во сне душу не так скребут кошки».
