Он давно боялся бунта и боялся его больше, чем вражеских ядер. Когда-то он радовался Кожаному и любил почесать язык с этим ушлым бесом. Но теперь в хриплом голосе Райфла он слышал слишком много железного звона. И люди, трущиеся вокруг него, тоже начинали щелкать клювом и ерошить перья не к месту. Они каркали, как будто их капитан глухой, и в этом грае терялись уважение и страх перед ним. Когда на шканцах их стая слеталась до кучи и по рукам скакала пенная кружка, то они принимались недовольно шептаться, гудеть и скалить зубы, и сия песня страшила крепче открытой драки.
Гелль замечал, что эти скоты теперь слишком долго и пристально смотрели на него, провожали недобрым взглядом, будто сказывали: «Ты ждешь, и мы ждем…» У всех были знакомые рожи, не раз чищенные капитанским кулаком или тростью, но глаза у этой своры теперь были чужие и странные, живущие отдельно от лиц и приятельских улыбок.
Тогда, в студеном Охотске, Коллинз сумел обуздать боцмана, сумел заставить поверить в себя, но теперь, спустя время…
«Что ж, — Гелль кольнул взглядом решетчатое окно, за которым темными космами полз туман, — значит, я убью его, как некогда убил тупоголового Нэда. Тот, пес, тоже не мог понять, на кого он поднял руку».
Русский корабль был ограблен и под победный треск канонады пущен на дно. Однако гарпии Гелля были потрясены стойкостью русских. Те при слабом запасе оружия показали образец искусства и твердости, которые могли служить примером и были достойны подражания. «Горгона» потеряла четверть своих отчаянных сорвиголов, была ядрено драна и теперь заякорилась у мрачных скалистых берегов Ванкувера.
Тем не менее, гвоздем в этом отгремевшем действе было иное. Еще в сыристой утренней дымке, когда кораблям суждено было вот-вот почесаться бортами, Гелль, да и вся его братия едва не забыли о тлеющих фитилях, — из тумана прорисовались мачты русского, но совершенно другого судна. Это был компанейский бриг «Святой Сергий», по всему следовавший в барановскую Ситку.
Гадать на брошенных костях и пускать фальшфейер69 было поздно. Гелль, не разжимая сухих губ, в бешенстве махнул абордажной саблей, — и пушки «Горгоны» харкнули огнем и смертью.
* * *
На разбойничьем форт-посту, что как убийца или вор притаился среди заплеванных птичьим пометом скал, царило оживление. Прибрежная галька влажно хрустела под огромными, выше колен, морскими роббер-бутсами пиратов; гулко стучали молотки, визжали пилы, заглушая стоны раненых и умирающих.
