– Непременно, Пётр Миронович. До свидания.
– Одну минуту. Танирберген Жалмагамбетович, мне тут вашу книгу принесли. Я, как только выдастся минутка, обязательно почитаю. На словах пока объясните: почему Троцкий? Та ещё фигура.
Полковник, уже почти дошедший до двери, остановился, повернулся, качнулся с пятки на носок и обратно.
– Вот именно потому, что фигура. Немного таких к нам залетало. Вы – второй.
– Думаете, надо пенсне завести? – усмехнулся. Вот с Троцким его ещё не сравнивали.
– Думаю, ногу вам вылечить надо. Нужны вы республике.
– Скажите, если я пойду по этой улице, там будет железнодорожный вокзал?
– Знаете, он там будет, даже если вы туда не пойдёте!
Васька Грач, Крендель, который делал вид, будто работает грузчиком в ресторане «Якорь», Толик Давикоза, по прозвищу Казан, что на зоне был с Грачом в одном отряде, а сейчас работал сторожем в детском саду, и Сеня Котов, он же Кот, мелкий спекулянт, кормящийся возле магазина «Каштан», вышли на перрон маленькой стации Каскелен в Казахстане.
Как там сказал Михал Соломоныч: «Выходите и смирно сидите на перроне. Один должен быть вот в этой шляпе». Так и сделали. Кроме них вышли ещё двое матросов из соседнего вагона. Чего они тут забыли? Заблудились? Или тут море образовалось? Ребята были явно нерусские. Их встречала целая толпа разодетых казахов. Гонцы переглянулись.
– В отпуск, мабуть, отпустили? – выдвинул предположение Кот.
– Точно. «На побывку едет молодой моряк». Вон, пошли на скамейку сядем, – Грач всё же главным был. Он нацепил плетёную, какую-то бабскую шляпу на голову и первый устроился на скамейке.
Всю дорогу до Волгограда, а потом от Волгограда до этого Каскелена, они пробухали. Почти всю – только сегодня с утра помылись в туалете, причесались, побрились, хоть на людей стали похожи. А потом маялись до обеда. В карты уже не игралось – осточертели за четыре дня. Головы у всех побаливали, но Грач попытки «подлечиться» пресекал. Водку вчера вечером всю допили, а бежать в вагон-ресторан за бутылкой ни у кого не было денег. Потому отпивались чайком, сделав худой злющей проводнице недельную выручку.
Так весь хмель и вымыли горячим, невкусным, но сладким чаем. Вышли и окунулись в сорокаградусную жару. В вагоне тоже было не холодно, но все окна были опущены, и вонючий, пахнущий дымом и пылью воздух хоть чуть-чуть освежал, врываясь в купе. Здесь, на перроне, был ад – и не спрячешься никуда. Сказал же Соломоныч – сидеть. Сидели. Бубнили. Особенно надоел Крендель своим нытьём, ему даже Кот оплеуху отвесил – так достал.
