Два, три, четыре вылета, и пишут рапорт. Никто и не держит, наоборот, ещё перед отправкой на «Алмаз» объясняют: ничего позорного в этом нет, не прошедшим отбор будут подобраны места дальнейшего прохождения службы. Не каждому дано…
А с курсантом Ковтун всё по-другому. Девчонка мне сразу приглянулась. Не в том плане, что ладная, хотя не без того. Увидал её, маленькую да худенькую, и сразу подумалось — будто под наши космоскафы фигурка скроена. Остальное уж после разглядел.
Держалась Оксана Ковтун шикарно. Поможешь пигалице чернявенькой, после того, как всё закончилось, выбраться из скафандра, поблагодаришь за службу. А она — воробей взъерошенный — через силу, но по-доброму улыбнётся, ямочки на впалых щеках появятся и тут же убегут, глаза истомленные сверкнут из-под распухших красных век. И потопает девчонка в камеру гигиены; только клацанье магнитных подков по коридорам «Алмаза» разлетается. Мы такие побрякушки из принципа не носим — не лошади, чтоб подковами цокать, но курсант Ковтун ещё неуверенно чувствует себя в невесомости, ей пока не зазорно. Смотрю девчонке в спину, наблюдаю за неловкими усталыми движениями, и откуда-то знаю — давно с её лица сползла улыбка, может, даже слёзки на глаза набежали, сейчас маленькими невесомыми шариками сорвутся с ресничек, да разлетятся по коридору.
Не раз я проклял день, когда приказом командира «Алмаза-18» полковника Георгадзе был переведён из боевых пилотов в инструкторы. Будто по возрасту списали — к сорока уже, для нашей работы не шутка. А можно и по-другому рассудить — кто-то должен сопли салабонам утирать. Выпало мне.
В очередной раз пожалел о том, что согласился нянчиться с новичками, когда услыхал там, в космосе, девичий плач. То ли от запредельной усталости, то ли осознав весь сволочизм дела, которому решила посвятить жизнь, Оксана разрыдалась. Глупышка, думала, если в скафандре, то не слышно, забыла отключить микрофон. А я, как последний осёл, делал вид, будто не замечаю, чтоб не ставить человека в неловкое положение. Проревелась, и ничего, бодрячком. Точно говорю, есть что-то у неё внутри, металлический каркас какой-то. Думается иногда: как выходит, что всем с детства вдалбливают одни и те же истины, а люди получаются разные. Одни железные, а другие… не хочу даже говорить, из чего они, эти другие сделаны.
Когда бываю на Земле, руки чешутся растормошить засыпающий, зажравшийся муравейник. Я, понимаете ли, там, на небесах, калечусь, светит мне через несколько лет инвалидность от тяжёлых условий труда и почётная военная пенсия, если раньше времени не навернусь. А им подавай развлечения и шмотки. Было дело, и я до хрипоты отстаивал право человека на самовыражение. Получал от гопников за «рокерские» патлы. А сейчас…Снаружи тот же Александр Шпагин, а внутри. Внутри тоже я, но другой.
