– Иди, – прошептала она, – иди, Кьер… пожалуйста. Мне надо побыть одной.
– Я вас не могу вот так оставить.
Алька всхлипнула, попыталась вытереть слезы и перестать плакать. Но истерика рвалась наружу, снося все доводы рассудка.
– Иди, – снова попросила она, – я… клянусь, я ничего с собой не сделаю. Я же обещала… теперь уже тебе, что отвезу тебя в Роутон.
Кьер еще немного потоптался, потом поклонился и тихо вышел. Неслышно притворил дверь.
Откинувшись затылком на прохладную стену, Алька слепо уставилась в потолок.
Как ты мог, Мариус Эльдор? Почему делаешь мне больно? Не любил, значит?
Рвано выдохнула.
Нет, она в самом деле ничего с собой не сделает. Но теперь… все, что оставалось – это отправиться в Эрифрею и стать королевой.
А потом как-нибудь избавиться от Фэя. Или сдохнуть самой.
***
Поутру, умытая, аккуратно причесанная, разодетая в вышитые шелка, Алька стояла перед столом Сантора и говорил о том, что с радостью выйдет замуж за Флодрета, только если Сантор подарит ей Кьера в личное пользование.
Повелитель крагхов не стал возражать. Усмехнулся, глядя на взволнованную дочь и сдержанно похвалил за принятое разумное решение.
Перед ней лежал путь в Эрифрею. А пламенеющие твари прошлого были надежно заперты глубоко в душе. Они, конечно, бунтовали и требовали выхода, и оттого было очень больно, там, под ребрами, где сердце и душа. Но Алька крепилась, уговаривая себя, что быть королевой – не так уж и плохо. Да и вообще, принцессы не выходят замуж по любви. Принцессы выходят замуж за тех, кто ценит их происхождение.
За маленьким окном, единственным окном анатомического театра Святого Надзора, светало. Чернильная синь сменилась фиолетовыми сумерками, и где-то там, у горизонта, пролегла нежно-розовая полоска, предвещающая рассвет.
Мариус постоянно ловил себя на том, что то и дело смотрит в это окно. Почему здесь только одно окно? Почему все немалое пространство анатомички должно непременно освещаться десятками пузатых корзинок с лайтерами? Этот искусственный, чуть розоватый свет магических кристаллов раздражал. Ложась на совершенно белую кожу мертвецов, он как будто играючи вдыхал в них жизнь. Жуткая иллюзия, от которой выворачивает наизнанку. Но старый Вислор, проводящий вскрытие, диктующий секретарю описание происходящего, привык. Ему давно уже все равно.
Их было всего трое в этом тошнотворно-розоватом пространстве анатомического театра: доктор Вислор, молоденький секретарь, который периодически бубнил извинения и склонялся над грязным ведром, и он, Мариус Эльдор, магистр святого Надзора.
