– Но мы теперь тоже люди, – возразила она.
– Наверное, – эхом откликнулся Рон. Помолчал, а потом спросил, – он все-таки бросил тебя, да? Прости, что спрашиваю.
Она пожала плечами. Что здесь скажешь…
– Я сама дура. Надо было слушать Мариуса. А я… вообразила себе Пастырь знает что. В результате… видишь, тебя чуть не сожрала тварь.
– Не вини себя. Тебе казалось, что так будет правильно. Мы все ошибаемся…
– Да, но теперь…
Алька замолчала, быстро смахнула набежавшую слезинку.
Теперь она одна. Мариус ее оставил, и прав был… наверное, прав.
– Я говорил с ним, – вдруг сказал Авельрон, – когда он меня лечил. Ну, после того, как вышиб из моего тела ту тварь. Он мне все рассказал… Но я просил, чтобы он тебя не оставлял. Знаешь, что он мне ответил?
– Что? – слова застревали в горле.
Они снова остановились, Алька умоляюще смотрела на Авельрона. Почему-то казалось, что то, что он скажет… станет спасением.
– Аля, – в серых глазах тоска, – Мариус мне сказал, что поступает так, как должен. Это все, что он мне сказал.
– Понятно, – она кивнула.
– Не плачь, пожалуйста. Ты не заслужила… всего этого. Я хочу, чтоб ты была счастлива.
Он осторожно, словно хрустальную вазочку, приобнял ее за плечи.
И на этот раз Алька не дрогнула, она ведь утвердилась в знании, что перед ней – Рон. Даже пахло от него… так же, как раньше. Чем-то таким домашним. Покоем. Безопасностью.
Она ткнулась носом ему в ключицу и всхлипнула.
– Как я могу быть теперь счастлива, Рон? Вот как?
Он молча гладил ее по спине.
– Я сама все поломала, – выдохнула она в шелковое одеяние, – я ведь знала, что он не простит.
– Это ничего… это пройдет.
А ей просто хотелось поплакать, и чтобы хоть кто-то утешил. От Сантора сочувствия не дождешься, он как будто железный. Только раз показал свою боль, когда умерла его королева.
– Не плачь, – бархатный шепот ласкал слух, – не плачь, у тебя все будет хорошо.
– Рон…
И она окончательно разревелась.
Позже… Он все-таки довел ее, трясущуюся, рыдающую до спальни. Он обнимал ее за талию, и в этих объятиях было что-то очень интимное, но одновременно очень родственное. Как будто Рон был частью Альки, а она – частью его самого. Ничего общего с влечением. Скорее, какое-то чувство стаи. Возможно, все это потому, что они оба были крагхами, и только потом стали людьми.
Но когда Алька проплакалась, ей стало чуточку легче.
Она приняла происшедшее. Она поняла, что Мариуса в ее жизни больше не будет и… как-то придется самой. Или не самой, но что-нибудь да получится.
