Дети Вудстока | страница 84
Флоренс перевернулась на другой бок, свесилась с кровати, немного покопалась в своей сумке и, вытащив оттуда портативный плеер, включила его.
— Когда у меня там было время, — слабо улыбнулась она, — я слушала эту песню. Она напоминала мне о Музыке. О том, какой она должна быть и какой бывает.
В первые несколько секунд Стюарт ничего не слышал. Затем, словно издалека, начали наплывать звуки клавишных, в которые вплетался звук бас-гитары, напоминавший пульс. Чем громче звучали клавишные, тем сильнее бился этот пульс, и Стюарт чуть ли не воочию видел, как бьётся в такт его ударам жилка на шее. Это было похоже на то, как перед путником, долго шедшим по узкой лесной тропинке, постепенно открывается морская даль. Вот где-то на заднем плане вступила гитара, которая на какую-то минуту оттеснила собой клавиши — даль ещё приблизилась; вот в музыку вступили тарелки, а у гитары появилась мягкая уверенная поступь — и в воздухе повеяло морем; вот наконец гитара взяла финальный аккорд, невидимый барабанщик вместе с ним начал сбивку-вступление, и в комнату снова ворвались клавишные, но на сей раз во всей своей полноте и звучности, словно осмелев, и перед путником открылась та самая даль во всю ширину, к которой он так стремился…
Стюарт узнал песню — он не мог её не узнать, — одну из тех, что он слышал в своём детстве. Ещё тогда его завораживала красота и какая-то обречённая грусть музыки, а голос вокалиста казался ему всепонимающим. И хотя он не мог ещё уловить смысла слов в полной мере, ему хотелось слушать песню долго-долго, так что когда она заканчивалась (а четыре минуты пролетали быстро), он перематывал её на начало и слушал снова, пока не надоедало. И в этот раз, слушая привет из детства, которое перестало быть его личным и на какой-то миг объединилось с детством Флоренс, он внезапно понял всё, что ускользало от него в те годы, и даже не успел поразиться тому, как точно слова песни и голос вокалиста попали в его теперешнее состояние. Если бы было возможно, он бы сейчас заплакал, и это было бы совсем не смешно, не стыдно и не позорно даже для стафф-сержанта американской армии, но он не мог плакать… пока не мог.