Но врожденная гордость исправно толкала девчонку на работу и спозаранку поднимала на пары, не позволяя манкировать своими обязанностями. Чтобы не прогибаться под сильных и успешных, оставаясь самостоятельной и независимой. И, несмотря на ряд сложившихся и прочно устоявшихся стереотипов и имевшие место быть стычки, Егор не мог отказать отличнице в уважении.
– Пота-а-ап! – надежда сразу догнать убегавшую Вику испарилась, как редкие капли воды под палящим солнцем пустыни. Возникшее на пути у блондина препятствие улыбалось во все тридцать два зуба, сияя, как начищенная монета, и загораживало узкий проход между столиками. Источая непрошибаемый оптимизм, от которого моментально захотелось утопить эту жизнерадостную сволочь в ближайшем водоеме или прикопать в студенческом парке, без суда и следствия, так сказать.
– Веселый, – обреченно протянул Егор, глубоко вздохнув и желая приложиться головой обо что-то крепкое, металлическое. Прищурился, прикинул что-то в уме и заключил: – Слушай, иногда мне кажется, даже если я лягу в гроб, ну так, чтобы просто отдохнуть, замуруюсь изнутри, заколочусь снаружи, ты меня все равно достанешь…
– Посвят перваков. В «Метле». Через три недели, – игнорируя кислую физиономию Потапова, выкрикнул Пашка, размахивая красочными флаерами перед носом друга и чуть ли не причмокивая от открывающихся перспектив: – халявная выпивка!
– Такого отвратного качества, что наутро голова будет трещать как битое стекло? – хмыкнул Егор, ни на йоту не разделяя чужого энтузиазма.
– Откуда столько занудства? – Веселовский обошел Потапова кругом, попытался пощупать другу лоб, но тут же схлопотал умеривший его пыл шлепок, после чего выдал авторитетный диагноз: – тебя Смирнова, что ли, покусала?
– Еще одно слово, – Егор в принципе никогда не отличался большим терпением, а сегодня запасы и без того недостающего качества вовсе устремились к минус бесконечности, грозя Пашке очередным увесистым подзатыльником.
– Понял – не дурак, дурак бы не понял, – сдался Веселовский, вскидывая руки вверх и провожая друга цитатой из подаренного Потапом томика. Кто ж знал, что легкомысленный шатен не то что оценит шутку, а зачитает до дыр шекспировскую трагедию и заучит наизусть десяток строф из вечной классики: – Теперь беги: блеск утра все румяней. Румяней день, и все черней прощанье*[2].
Последовав в кои-то веки дельному совету, Потапов выскочил в коридор, вместе со сделавшем в воздухе кульбит журналом поймал врезавшуюся в него Анну Львовну и аккуратно поставил ее на пол. Ничуть не смутившись, озорно подмигнул нахмурившейся преподавательнице, одергивавшей строгое синее платье в мелкий белый цветочек, и исчез с места происшествия. Чтобы, завернув за угол, нос к носу столкнуться с Викой, пытавшейся на ходу отжать мокрые волосы.
