Тем самым он хотел указать на ложность платоновских представлений о буквальном сотворении мира богом. Между тем для поздних платоников родилась проблема, как сочетать оба представления, сохранив за богом созидательные функции, но избавив его от непосредственного участия в творении. Так, мы видим, что, комментируя «Тимея», Прокл специально говорит об
инструментальной причине, то
οργανικόν, творения, отличающейся от творца
[160], что повторит и Иоанн Филопон, прямо указывая, что на развитие этой концепции сильно повлияла теория критерия
[161].
Практическим следствием этих размышлений в гораздо более ранний период явилось представление, совмещающее занебесного, совершенно трансцендентного бога Аристотеля с демиургом Платона в единую систему, предполагающую первого бога, который не касается творения и мира, и второго бога-демиурга, который создал мир. В эпоху Филона это представление было особенно развито, видимо, в пифагорейских кругах[162]. При определенном, более «академическом» направлении мысли два этих бога могли пониматься как два вида ума — занебесный, недвижный двигатель и небесный, созидательный, как мы видим это в «Учебнике» Алкиноя:
Так как ум лучше души, а ума в возможности лучше тот, который в действительности мыслит все одновременно и постоянно, а его лучше тот, кто ему причина и то, что стоит еще выше их, то таковым был бы первый бог, который есть причина того, что вечно действует ум всего неба (ουτος av είη о πρώτος ^εός, αίτιος υπάρχων του αεί ένεργείν τω νω του σύμπαντος ούρανου). Действует же он, будучи недвижным, так же как и солнце на зрение, всякий раз, когда на него смотрят, и как предмет стремления движет стремлением, сам будучи неподвижным. Вот именно так и этот ум будет приводить в движение ум всего неба[163].
И далее:
Ибо по своему желанию он все наполнил самим собою, пробудив душу мира и обратив ее к самому себе, так как он есть причина ее ума, который, будучи упорядочен отцом, упорядочивает всю природу в этом космосе[164].
Алкиной говорит здесь об упорядочивании только потому, что, в частности, так понималось, опять же в угоду Аристотелю, платоновское творение[165]. В действительности же речь здесь может и должна идти о творении в собственном смысле. То, что Филон прекрасно знает об учении о первом и втором богах, следует из «Вопросов на книгу Исхода», где он пишет следующее:
Ничто смертное не могло уподобиться Высшему [Богу] и Отцу всего, но [уподобилось] второму богу, который есть логос Того (Svyτον γάρ ούδέν άπεικονισί^ηναι προς τον άνωτάτω και πατέρα των όλων έδύνατο, αλλά προς τον ΰεΰτερον $εόν, ος έστιν εκείνου λόγος)
