выносится суждение о вещи. Так, Алкиной пишет:
А он [sc. критерий] — двойной, с одной стороны, тот, кто судит судимое (το μευ υφ' ου κρίυεται το κριυόμευου), а с другой, — посредством чего (το is ii’ ου), из которых первый — это находящийся в нас ум (το ευ ήμΐυ υοΰς), а то, «посредством чего», — природный инструмент [орган] суждения, в первую очередь, об истине, а затем и о лжи: а это нечто иное, как природный логос (λόγος φυσικός )[151].
И ниже:
А яснее, судьей обстоятельств может быть назван философ, который выносит суждение о вещах (ύφ* ου τα πράγματα κρίυεται), но судья также и логос, посредством которого выносится суждение об истине (di' ου το άλη&ες κρίυεται), что мы и назвали инструментом (о καί οργαυου εφαμευ εΐυαι)[152].
В текстах позднего времени существуют отдельные указания на то, что эта критериология, применяемая к человеку, могла применяться также и к богу. Например, сам Алкиной сообщает нам, что таких логосов-критериев два — один человеческий, а другой божественный:
Логос же — двойной; один совершенно непостижимый и непогрешимый, а другой — неложно познающий вещи. Из них первый возможен Богу, а человеку невозможен, а второй возможен также и человеку [153].
О невыразимом божественном логосе-критерии говорит также Секст Эмпирик[154].
Из приведенных примеров становится понятно, что из сферы логической эти представления могли быть перенесены в сферу метафизическую, накладываясь на среднеплатоническое представление о боге как об уме: трансцендентный ум и его логос, посредством которого, δι’ ου, он мыслит. А так как всякая деятельность бога, по среднеплатоническому понятию, только мыслительная (бог — это ум, вечно мыслящий самого себя[155]), то всякая другая, в том числе и созидательная, будет ее подвидом. Таким путем бог, создавая мир, мог обрести в качестве инструмента творения логос. Филон в трактате «О Херувимах» ясно указывает на то, что в основе его построения находится, в частности, теория критерия[156].
С другой стороны, представления о фигуре, посредничающей между богом и миром и берущей на себя функции творения, — были одной из живых проблем платонико-пифагорейской традиции этого периода. Проблема возникла из критики Аристотелем платоновского «Тимея», где бог назван творцом и демиургом мира[157]. Аристотель, исходя из убеждения о трансцендентности бога и «недвижности» его действования[158], а также о несотворенности вселенной[159], спрашивал как бы насмешливо:
